– С помощью Бена, – продолжил Юсуф, обернувшись, – я начал задавать себе эти вопросы – вопросы, которые помогли мне заново обдумать мою ситуацию. Почти всю жизнь я был сосредоточен только на трудностях, испытаниях, тяготах и боли, которые пережил я сам и мой народ. Я даже не задумывался о том, какие тяготы переживают израильтяне, как я мог усугублять их трудности, как я пренебрегал ими или плохо с ними обращался. Когда я начал задавать эти вопросы, мир вокруг меня изменился. Я по-прежнему видел свои страдания, но видел я и страдания других. И в этом свете мои страдания обрели новый смысл. Они дали мне окно, через которое я мог посмотреть на чужую боль – даже ту, которую вызвал сам. Поскольку мне больше не требовалось искать оправданий, мне не нужно было и поддерживать свои страдания, и я смог избавиться от состояния жертвы. Я начал ощущать чувства и желания по отношению к израильтянам, ранее возникавшие лишь на мгновение. Я начал видеть возможности – потенциальные решения наших проблем, на которые не может себе позволить даже посмотреть человек, который прячется в «ящике». Там, где раньше были лишь гнев и отчаяние, появилась надежда.
Напоследок расскажу небольшую историю, – продолжил он. – Через несколько лет, после того как я начал учиться у Бена, я поехал на родину, чтобы навестить маму, и я принял твердое решение проведать кое-кого еще. «
Я обошел вдоль и поперек улицу Мангер в Вифлееме, расспрашивая торговцев, не знают ли они слепого старика, который побирался здесь неподалеку. Ему должно быть лет семьдесят, не меньше, думал я. Но никто его не знал и не помнил.
Впрочем, в конце концов я встретил старуху, тоже попрошайку. Немногие оставшиеся желтые зубы торчали у нее изо рта под странным углом. Темная, словно дубленая кожа с глубокими морщинами говорила о том, что она всю жизнь провела на улицах, под палящим солнцем.
«Мордехай Лавон? Да, знала я его», – хрипло засмеялась она.
«Вы знаете, где его найти?» – спросил я.
«Нигде», – ответила она и странно захихикала.
«Почему?»
«Он умер много лет назад. Прямо вот тут, за углом, – она показала коротким пальцем в сторону переулка на другой стороне улицы. – Тело пролежало там три дня, сказали полицейские. Никто не понял, что он умер, пока от него не начало вонять. О, какая была вонь! Фу! – вспомнила она и вздрогнула. – Он мало на что был годен, старый Мордехай, но вонял он знатно!»
И она снова странно захихикала.
Я даже удивился тому, насколько больно мне стало, когда я услышал эту новость. «
«Эй, добрый человек, – крикнула старуха мне вслед, – может, подадите на пропитание?»
Я обнаружил, что напрягаю шею, лишь бы не повернуть голову в ее сторону, не посмотреть на нее как на человека. Это чувство было практически рефлекторным.
«Нахла, – ответила она. – Нахла Махмуд».
Я достал из кошелька все купюры, которые у меня были с собой.
«За Мордехая», – сказал я, протягивая ей деньги.
«Конечно, дорогой, – она просияла. – За Мордехая».
Юсуф оглядел собравшихся. Все сидели молча, глубоко задумавшись.
Лу, в частности, думал о трех людях – Кэрол, Кори и Кейт. Внутри него зрело новое желание, которое выросло из утренних мыслей о Кори. Он хотел заново узнать своего сына. Ему хотелось прямо сейчас написать ему письмо, извиниться, поделиться мыслями, просто поговорить. Если бы сейчас не шло занятие, он немедленно достал бы ручку и бумагу. Лу решил написать письмо вечером и оставить его здесь, в лагере «Мориа», чтобы почтальон отнес его, когда в следующий раз пойдет навещать учеников.
«