Андреевский флаг

Однако, несмотря на бодрость тона своего капитана, Крыков поразился его лицу. Оно отливало бледностью настолько прозрачной, что на висках и лбу просвечивали голубые жилки. При этом сам Григорий, лишь раз взглянув, как размещаются в трех уцелевших шлюпках люди, уставился неподвижным взором в надвигающиеся паруса, словно то, что он задумал, было стократ важнее того, что он оставлял позади.

– Ох, чую, капитан, даст нам швед испытать во чужом пиру похмелье.

– А это мы еще глянем, кто заслужит на пряники!

– Говори, что удумал! Ведь так? – Афанасий оголил плотные зубы; глаза налились тревогой.

– Знаешь, брат, за свою честь отказывается драться лишь тот, у кого ее нету. Не багровей скулами, штурман.

– Оно понятно, капитан; сдуру заплюхались мы сюда, ежели б знали… Но в том, что «Виктория» теперь без крылов, вины нашей нет! Просто чертово невезение! Я под присягой готов сие подтвердить…

– Нет, голубь! Виноватых ищут холопы, а мы с вами господа. Это я погубил бриг, вверенный мне капитан-командором Иевлевым.

– Боишься – не делай, а делаешь – не бойся!.. – воткнул Крыков. – Хотите совет?

– Взять мушкет и выбить остатки мозгов?

– Да полно! У меня есть знакомства в Москве…

– Вздор! – Лунев усмехнулся провинциальной наивной искренности Афанасия. – Человек, потерявший царский парусник, теряет и расположение двора. – Григорий избегал смотреть другу в лицо, не желая, чтобы тот по глазам сумел распознать охватившее его отчаяние.

– Что ж, может, ты и прав, капитан. Одно могу сказать твердо: краше ужасный конец, чем ужас без конца! Да что ты задумал, черт?! – Таможенник воззрился колючим взглядом на Григория.

– Знаешь, – Лунев прищурил красивые глаза, – я всегда мечтал умереть с бокалом и шпагой в руках… Зрить веселые лица вокруг… Но нынче не Рождество, да и друзей многих уж нет. Ладно, ты хоть улыбнись, Крыков!

– Одумайся! Это же гибель, Гришка! Нет! Я приказываю вам немедленно вместе со всеми покинуть палубу корабля!

– Брось, Петрович! Мухи дохнут от нашей болтовни. Я взорву «Викторию» вместе со всей сволочью, как только оне подойдут.

– Хватит! – Крыков ударил себя по обтянутой форменной рубахой выпуклой груди. – Я вам сказал, и довольно!

Однако Лунев лишь упрямо покачал головой:

– Не забывайте о субординации, штурман! Вы доложите, когда вас спросит о сем капитан. Да и о чем ты?.. Убиты Гусев, Дергачев, Смоленский… десятки тех, кто души за нас свои положил.

– А тебе не кажется, что мы и так сполна рассчитались кровью?

– Может быть… Да только мне видится, брат, счет при сем не стал круглым. Так что прощай, Афанасий Петрович, и помни, что дороже России для меня ничего нет, ее достоинства, ее величия! Андреевский флаг, письмо и это… – Григорий бережно, как реликвию, снял с шеи золотой медальон, приложился к нему губами, – передашь капитан-командору. Сильвестр Петрович знает, что с ним делать. У нас уговор был. Честь имею.

– Но почему ты, а не я?! – Красное, взявшееся испариной лицо Афанасия дрожало. Голос сорвался, взвизгнув, точно нож по фарфору.

– Людей спасай и дело Иевлева! Верю, ты сможешь, Крыков.

Григорий выдернул из бочонка с поддоном для фитилей тлеющий пальник, сорвал с латунного крюка боевой фонарь.

– Гришка! – Афанасий порывисто бросился к Луневу, крепко обнял. «Господи, за что ты к нам так?..» Штурман, смаргивая слезу, вдруг осознал, что прежде совсем и не знал своего капитана, не ведал, какая сила и дух заключались в этих сжатых губах, в этих серых, отчаянно смелых глазах. Ему подумалось, что пусть насильно, но надо заставить Лунева покинуть бриг, но тут же вспомнились слова Харитонова: «Лексеича, черта сего, остановить – пустое! Можно отойти от него, но остановить – напрасный труд!»

…Рядом послышалась торопливая дробь каблуков – последние матросы спускались в шлюпки.

* * *

– Всех погрузили? Раненых много?

– Никак нет, ваше скобродие! Двое: старший офицер Харитонов да Перекрутов, ноги емусь оторвало, боюсь, и до берега не дотянет. А из живых все, ваше скобродие, отец Киприян тоже… воныть-то…

– Ну и славно. На все воля Божия, Плугов.

– Эт точно, ваше скобродие, без Бога не до порога. – Унтер почтительно чмокнул болтавшийся на груди образок Николая Чудотворца.

…Три шлюпки, словно принюхиваясь к следу, ныряя на волнах, обходя рифы, быстро бежали к берегу.

– Живей, живей, злыдни! – рычал Крыков. – Ваша жизнь – в ваших руках!

И потные гребцы щерились от натуги, бугря под бастрогами мышцы. Впереди, как мираж, лежала русская земля.

* * *

Провожая шлюпки взглядом, глаза Григория жгли слезы; сверкали они, и когда оставшийся капитан в последний раз оглядывал умирающий бриг: его уцелевшую грот-мачту со свернутыми парусами, гордо реющие на ветру русские гюйсы…