Андреевский флаг

…Зато на шканцах и корме сшибка перешла в лютую свалку, где все по-звериному грызлись больше за место на покосившейся палубе, чем пытаясь поразить врага. В ход пошли зубы, кулаки, ножи и кинжалы, потому что в дикой толчее немыслимо было не только сделать выпад, но и достать оружие из ножен. Осатаневшие люди кромсали, кололи друг друга, выдавливали глаза, отрезали носы, уши.

– Луне-ев, держись, брат! – Выстрел Афанасия Крыкова стегнул шведского капрала[113], закованного по пояс в броню. Медная каска треснула, из-под нее заморосила кровь. Прямой палаш выпал из рук, и унтер-офицер рухнул у ног капитана. Григорий не мешкал, вовремя уклонился от брошенной в него алебарды; тут же отбил шпагой сабельный удар и жестким росчерком клинка хлестнул по горлу возникшего перед ним солдата.

– Что там Гусев, подлец, молчит?! – яростно парируя удары, крикнул капитан Крыкову.

– А леший его душу знат! Поп свое гнет, а черт свое! – ослепленный потоком крови из раны выше брови, прорычал Афанасий.

– Петрович! Отходи к шканцам! Голову перевяжи! – Шпага Григория сверкала голубой молнией. – Ты ж ни черта не зришь… Проткнут к бесу!

– Сие не так просто, брат!

Сквозь червонный туман, застилающий глаза, Афанасий вдруг увидел занесенный над его головой палаш.

– Врешь, сука! – Крыков отпрянул к мачте, но широкий тяжелый палаш с хрустом переломил узкий клинок, просвистев в дюйме от его ключицы. Афанасий, упав на одно колено, улучил момент и всадил обломок шпаги снизу вверх, под стальной нагрудник шведа. Обливаясь потом, с хищным оскалом на черном от пороховой гари лице, он всем телом навалился на гарду клинка, точно пытаясь сбросить с себя могильную плиту.

Кровь хлынула изо рта шведа. Огромный, с конопатым лицом, он захрипел, падая на таможенного офицера. В руках его блеснул стилет. Крыкову показалось, будто мельничный жернов тянет его вниз, на скользкую от крови палубу… Рукоять шпаги провернулась в пальцах и выскользнула из ослабевшей руки.

Стилет грохнул о палубную доску, содрав с предплечья штурмана клок кожи и сукна.

…У капитанского мостика заслышалась дробь судовых барабанов. Но то была не грозно-отрывистая, перекатная дробь с тяжелым пришаркиванием, напоминающая поступь римской когорты, идущей к победе или к смерти. То был заполошный бой. «Видать, у барабанщиков клацают зубы…» Чьи-то сильные руки подняли Афанасия рывком и потащили под прикрытие пушек.

* * *

– А ну отлежись здесь покуда, ваш бродь! – Звякнули ножны, марсовый Клим передал с рук на руки стонущего Крыкова. Лекарь Клячкин судорожно перевязал Афанасия; рядом лежали трупы погибших моряков, наспех накрытые кусками старой парусины.

– Крепись, ваш бродие… Орла могёть заклевать и воронье… ежли евось дюже, – схаркивая спекшуюся слюну, кашлянул матрос. – К берегу прорубаться надо, Афанасий Петрович. Эти псы из своей пасти кусок не выпустят…

– Думаешь, сможем? – Крыков, размазав кровь по щеке, жадно припал к поданному черпаку с водой.

– Смогём – не смогём, а нады! Тот, хто сидит у ручья, не умреть от жажды, а вот мы… Влипли мы тутось, ваш бродь, по самые клубни…

– Эй, православные! В сторону!! – Дергачев в изодранном мундире рвал глотку и предупреждающе махал шпагой.

Звяк сабель смолк, пальба поутихла. Отчетливо стала слышна шведская ругань, стоны раненых, шум бьющихся о бриг волн да тяжелый топот стягивающихся на шканцы русских. Канониры, развернув фальконеты в сторону кормы и бушприта, стремительно закрепляли лафеты талями, протыкали картузы протравниками, насыпали синюшный порох в запальное отверстие и на полку.

– Братцы, ляга-а-ай!!

Не успевшие покинуть палубу матросы бросились лицом вниз, прикипая к ней щекой. И в тот же миг над ними с грохотом и визгом разверзлись врата преисподней, и жгучее дыхание опалило их спины. Целое жнивье червонных, серебряных и золотых капель полыхнуло перед глазами, застилая белый свет.

Орудия били брандскугелями[114] и пушечной картечью. Восемь пушек, по четыре на сторону, били попарно.

– Четным приготовиться! Первая двойка – залп! Вторая – пли! – Семен Дергачев приложил фитильный пальник. Фальконеты рявкнули басовито, испуганно вздрогнув от собственного гула. Отдачей Дергачева шибануло по ногам так, что он опрокинулся на палубу, сбив дубовое ведро для воды и пеньковых пыжей.

– Ты что ж, тетка, своих лягаешь? – Семен пнул бронзовый бок пушки.

– Мала, стерва, а зубаста, ваш бродие! – Сырцев помог офицеру подняться, близоруко щурясь в рассеивающемся пороховом облаке.

– А ну, ребята, кормите теток досыта. Не жалей пороху, чтоб работа пыльче была!

– Ну как, Семен Иваныч? Ты у нас нынче первый после Бога! – Лунев, в потемневшей от пота белой рубахе и драном камзоле, приобнял за плечо черного, как трубочист, от сажи и пороха Дергачева.

– Стараюсь не подкачать на балу со своим оркестром, – влажно сверкнул белыми зубами канонир. – Живей заряжаем, черти! Живей!

– Давай, брат! Без твоих молитв и литавр… не выстоять нам. – Григорий с благодарностью ткнулся лбом в висок своего бомбардира, затем сунул под мышку клинок, лезвие которого было алым, как спелый томат, и огляделся.