Ангел для сестры

Я обзваниваю трех ветеринаров, но ни один из них не лечит рыб. Еще минуту наблюдаю за предсмертными муками Геркулеса, после чего звоню на факультет океанографии Род-Айлендского университета, прошу позвать любого профессора, который может ответить.

Доктор Орестес говорит мне, что изучает водоемы, затопляемые приливами, моллюсков, ракообразных и морских ежей, но не золотых рыбок. А я вдруг начинаю рассказывать ему о своей дочери, больной лейкемией, о Геркулесе, который однажды уже выжил, несмотря ни на что.

Морской биолог некоторое время молчит.

— Вы меняли ему воду?

— Сегодня утром.

— В последние несколько дней были дожди?

— Да.

— Есть у вас колодец?

При чем тут это?

— Да.

— Это только предположение, но из-за увеличения объема водостока в вашей воде могло стать больше минералов. Наполните аквариум бутилированной водой, и, может быть, он оживет.

Я опустошаю аквариум Геркулеса, отмываю его и наливаю полгаллона воды из бутылок. На это уходит двадцать минут, но потом Геркулес снова начинает плавать кругами. Он огибает кусты искусственных растений, хватает ртом корм.

Через полчаса Кейт застает меня за ихтиологическими наблюдениями.

— Зачем ты меняла ему воду? Я сделала это сегодня утром.

— О, я не знала.

Она прижимается лицом к стеклу, улыбка увеличивается.

— Джесс говорит, что золотые рыбки могут сосредоточить внимание на чем-то всего на девять секунд, — сообщает мне Кейт, — но я думаю, Геркулес меня узнает.

Я глажу ее по волосам и задаюсь вопросом: растратила ли без остатка свою способность творить чудеса?

Анна

Насмотревшись рекламы по телевизору, начинаешь верить в невозможные вещи: что бразильский мед используют для удаления волос на ногах; что есть ножи, которые режут металл; что сила позитивного мышления способна работать наподобие пары крыльев и унести вас туда, где вам станет лучше. Из-за легкого приступа бессонницы и слишком большой дозы Тони Робинсона[27] однажды я решила принудить себя к размышлениям на тему: какой станет жизнь после смерти Кейт. Чтобы быть готовой, когда это на самом деле произойдет, по крайней мере, к этому призывает Тони.

Я продержалась неделю. Уноситься мыслями в будущее труднее, чем вам кажется, ведь сестра по-прежнему находилась рядом и, как обычно, была занозой в заднице. Справляться с проблемой мне помогало воображение: я представляла, что призрак Кейт уже преследует меня. Когда я перестала разговаривать с сестрой, она решила, что чем-то меня обидела. Вероятно, так и было на самом деле. Иногда я плакала дни напролет; иногда чувствовала себя так, будто проглотила свинцовую бляху, но чаще старательно выполняла все рутинные действия — одевалась, заправляла постель и учила словарные слова, просто так было легче, чем делать что-то другое.

Но потом наступали моменты, когда я чуть приподнимала завесу, и на поверхность выскакивали другие идеи: например, как я буду изучать океанографию в Университете на Гавайях, совершу затяжной прыжок с парашютом или поеду в Прагу — и прочие несбыточные мечты. Я пыталась впихнуть себя в один из подобных сценариев, но это было все равно что обуть кроссовки на два размера меньше нужного: несколько шагов пройти, конечно, можно, но потом придется сесть и снять их, потому что станет слишком больно. Я убеждена, что у меня в голове сидит цензор с красной печатью, который напоминает: есть вещи, о которых мне просто не положено думать, не важно, насколько они соблазнительны.

Наверное, это неплохо. У меня есть чувство, что, если я всерьез попытаюсь представить себя без Кейт в другой части уравнения, увиденное не придется мне по вкусу.

Вместе с родителями я сижу за столиком в больничном кафетерии, хотя слово «вместе» я использую напрасно. Мы больше похожи на астронавтов — каждый в своем шлеме и скафандре, жизнь каждого поддерживает отдельный источник воздуха. Перед мамой стоит маленький прямоугольный контейнер с пакетиками сахара. Она безжалостно сортирует их — белый, сахарозаменитель, натуральный коричневый. Она смотрит на меня:

— Сладкая моя.

Почему ласковые слова всегда связаны с едой? Сладкая, печенька, тыковка. Как будто одной любви недостаточно, чтобы напитаться ею.

— Я понимаю, что ты пытаешься сделать, — продолжает мама. — И согласна: да, нам с отцом, вероятно, нужно немного больше прислушиваться к тебе. Но, Анна, для этого нам ни к чему помощь судьи.

Сердце мое — мягкая губка где-то в глубине горла.

— Ты имеешь в виду, что неплохо было бы остановиться?

Она улыбается, и это как первый теплый мартовский день после бесконечного снега, когда ты вдруг вспоминаешь, как обжигает голые икры и пробор на голове жаркое летнее солнце.

— Именно это я и имею в виду, — говорит мама.

Больше никаких заборов крови. Никаких гранулоцитов, лимфоцитов, стволовых клеток и почек.

— Если хочешь, я сама скажу Кейт, вместо тебя, — предлагаю я.

— Это не нужно. Когда судья Десальво узнает, мы сделаем вид, что ничего не было.

В глубине сознания стучит молоточек.

— Но… разве Кейт не спросит, почему я больше не ее донор?

Мама затихает.