Ангел для сестры

Онкологическое отделение – это поле битвы, и здесь существует определенная иерархия войсковых подразделений. Пациенты как будто находятся на задании. Врачи влетают в палату героями-победителями, но притормаживают, так как им нужно прочитать карточку вашего ребенка, чтобы вспомнить, на какой стадии они закончили свой предыдущий визит. Медсестры – это закаленные войной сержанты, именно они оказываются рядом, когда вашего ребенка трясет такой озноб, что его нужно обкладывать льдом. Они научат вас промывать центральный венозный катетер; подскажут, на кухне какого этажа могло остаться фруктовое мороженое, которое можно стянуть; посоветуют, каким средством свести с одежды следы крови или препаратов для химиотерапии. Медсестры знают, как зовут плюшевого моржа вашей дочери, и научат ее делать цветы из бумажных салфеток и обвивать ими стойку с капельницей. Врачи намечают план игры в войну, но именно медсестры делают битву выносимой.

Вы знакомитесь с ними так же близко, как они с вами, потому что эти мужчины и женщины занимают место друзей, которые окружали вас в прежней жизни, до того, как был поставлен диагноз. Дочь Донны, например, учится на ветеринара. Людмила из ночной смены прикрепляет к стетоскопу в качестве оберегов ламинированные фотографии острова Санибел, потому что хочет жить там, когда уйдет на пенсию. Вилли, медбрат, имеет слабость к шоколаду, а его жена ждет тройню.

Однажды ночью, когда Кейт готовили к операции и она уснула, а я не спала так долго, что мое тело забыло, как погружаться в сон, я включила телевизор. Звук убрала, чтобы он не беспокоил Кейт. Робин Лич ходил по великолепному дому кого-то из богатых и знаменитых. Там стояли золоченые биде и резные кровати из тика, там был бассейн в форме бабочки, гараж на десять машин, теннисный корт с красным покрытием и одиннадцать орущих павлинов. Это мир, которого я просто не могла постичь, жизнь, о какой я никогда даже не мечтала.

Как и о теперешней.

Не могу вспомнить, какие ощущения возникали у меня, когда я слышала историю о матери, у которой обнаружили рак груди, о ребенке с врожденным пороком сердца или с другой тяжелой медицинской проблемой; не могу почувствовать, как раньше, что я раскалываюсь пополам – одна половина сочувствует, вторая радуется, что это произошло не в моей семье. Теперь мы стали такой историей для других людей.

Я не замечаю, что плачу, пока передо мной не присаживается на корточки Донна. Она забирает у меня из руки пульт от телевизора и спрашивает:

– Сара, принести вам что-нибудь?

Я качаю головой, мне стыдно, что я так расклеилась, мало того, меня в этом состоянии застали.

– Со мной все хорошо, – упираюсь я.

– Да, а я Хилари Клинтон. – Она берет меня за руку, поднимает и тянет к двери.

– Кейт…

– …не успеет по вам соскучиться, – завершает фразу Донна.

На маленькой кухоньке, где круглые сутки томится в кофейнике кофе, она наливает нам по чашке.

– Простите, – говорю я.

– За что? Что не сделаны из гранита?

Я качаю головой:

– Просто это не кончается.

Донна кивает, она все-все понимает, а потому я вдруг начинаю говорить. И говорю, говорю. А когда выдаю все свои секреты, вздыхаю и вдруг вижу, что не закрывала рта целый час.

– О боже! – восклицаю я. – Не могу поверить, что растратила столько вашего времени!

– Это не было пустой тратой, – отзывается Донна. – К тому же моя смена закончилась полчаса назад.

Щеки у меня вспыхивают.

– Вам нужно идти. Уверена, есть другое место, где вы предпочли бы оказаться.

Но вместо того чтобы уйти, Донна обнимает меня своими полными руками:

– Дорогая, разве не у всех у нас есть такое?

Дверь в операционную на амбулаторном отделении пастью разевается в маленькую комнатку, набитую сверкающими серебром инструментами, как рот, в котором поблескивают брекеты. Знакомые врачи и медсестры все в масках и перчатках. Анна тянет меня за рукав, и я присаживаюсь на корточки рядом с ней.

– А что, если я передумала? – говорит она.

Я кладу руки ей на плечи:

– Ты не должна этого делать, если не хочешь, но я знаю, что Кейт рассчитывает на тебя. И мы с папой тоже.

Анна кивает, потом вставляет ручонку в мою ладонь:

– Не отпускай меня.

Медсестра уводит ее направо, кладет на стол.

– Подожди, Анна, ты увидишь, что мы для тебя приготовили. – Она накрывает девочку подогретым одеялом.

Анестезиолог накладывает розоватую ватную прокладку на кислородную маску.

– Ты когда-нибудь спала на земляничной поляне?

Они колдуют над телом Анны – кладут желированные подушечки, которые будут передавать на мониторы сведения о сердцебиении и дыхании. Все это делается, пока моя дочка лежит на спине, но я знаю, что для забора костного мозга из тазовых костей ее перевернут на живот.

Анестезиолог показывает Анне похожее на гармошку устройство из своего арсенала.

– Можешь надуть этот шарик? – спрашивает он и надевает маску на лицо девочки.

Она до сих пор не отпустила мою руку. Наконец захват слабеет. Девочка борется до последнего мгновения, тело уже спит, но плечи напряженно выдвинуты вперед, будто она хочет встать. Одна из медсестер укладывает Анну на стол, другая отодвигает меня.