Ангел пригляда

И надо ж такому выйти, что как раз перед обстрелом Кураев прислал эсэмэску, что начинает переход. Аккурат через несколько минут вступила вражеская артиллерия, заработали гаубицы.

Бросился капитан к телефону – дозвониться, отменить все к чертовой матери. Плевать уже было, что и связь открытая, не шифрованная, плевать, что свои же в случае чего в шпионаже обвинить могли, – все рвалось, разваливалось на части. Но российский сержант, как и следовало ждать, на звонок не отвечал. Выключен был мобильник из разумной предосторожности, которая нежданно обернулась чистым самоубийством. Наступали труба, хана и шандец – не свои, так наши должны были Кураева подстрелить.

Скрипел зубами капитан, матерился, метался, пинал табуретки, но придумать ничего не мог. Наконец не выдержал, побежал к полковнику Петренко – просить не отвечать на провокации, то есть игнорировать выстрелы с той стороны.

– Ти що, з глузду з’їхав? – взвизгнул полковник, на ридну мову от ярости перешел, забагровел рожей. – По нам из гаубиц мочат, а я им молчать буду?

– Александр Иваныч, перебежчик уж больно важный, – не моргнув глазом, врал капитан. – Стратегические сведения. Пусть только проберется, а уж там мы им такого перцу зададим…

– Я тебе сейчас перцу задам, да по самое не могу! – заорал полковник, надсаживаясь. – Вон отсюда, и чтоб глаза мои тебя не видели!

Но Голощек уже и сам все понял, сам вон вышел, не дожидаясь приказа. Не стрелять в ответ – это, конечно, утопия была чистой воды, бред больного воображения. Никто на такое не пойдет, только от полного отчаяния в голову могло взбрести. Однако в миг разговора с начальством открылся ему светлый путь – попробовать самому все уладить прямо на поле боя.

Через десять минут уже он был на позиции, в канаве то есть придорожной, – грязной, как собака, даже снегом не прикрытой. Присел было на корточки, потом плюнул, лег – не до комфорта и сухости теперь… Смотрел сквозь тяжелый полевой бинокль в сторону пегого, ободранного поля, неслышно шевелил помороженными губами, исходил божбой – особой, разведчицкой, лютой.

Там, куда глядел обеими линзами бинокль, за бывшей зеленкой, за круглым изгибом земного шара скрывался враг. С той стороны покашливали орудия, еще не кучно, редкими снарядами да минами прилетало – то недолет, то перелет, пристреливались пока. Но уже сейчас смерть явственно погуливала вокруг развязной походкой, смрадное ее дыхание доносил ветер через поле, глядел из серой пустоты алмазный, бесчувственный глаз.

Оттуда же, со стороны смерти и выстрелов должен был появиться русский сержант Кураев. И его, Голощека, задача состояла в том, чтобы не убить этого вражеского сержанта, а совсем наоборот – спасти его, вывести целым и невредимым, будь он трижды неладен!

Парни из разведроты залегли тут же. Голощек не смотрел на них, знал, что лейтенант Рымарь сам распорядится не хуже, без лишних слов расставит всех по местам.

Чуть дальше в тылу суетился пехотный комвзвода, незнакомый капитану летеха, видно, только прибывший со своими желторотиками:

– Снайпера, снайпера давай… Есть прикрытие?

Краем глаза капитан уловил, как за спиной проплыл по дороге огромной бледной рыбою БМП. Пушки уже стояли на обочине, расчет прилег рядом, ждал команды. Царица полей пехота, пока суд да дело, присела возле кустов, разживалась друг у друга сигаретками, материлась под сурдинку, храбрости набирала.

Орки с той стороны на время притихли, не стреляли: может, ждали чего, может, готовились к новому артналету.

Кто-то из пехоты включил маленький транзистор, зашипела, настраиваясь, станция…

– Продолжаем наш концерт по заявкам радиослушателей. Выступает мужской хор Донецкой народной республики, – с фальшивым воодушевлением заявил диктор.

Бойцы злобно забранились от ненавистного прозвища («Донецкая, блль…, народная!»), посулили диктору чертей, пожелали сунуть весь хор в полном составе в такое место, откуда потом не сразу и вытащишь.

Мужской, хоть и донецкий, хор между тем вступил негромко, проникновенно, вполголоса, речитативом почти:

«Я вижу твою улыбку,
Я помню свою ошибку,
Но сердцу уже не важно,
И я ошибаюсь дважды…»

– Убери их на хер, козлов! – гневно крикнул какой-то боец, покрывая общий гул.

Владелец приемника послушно потянулся к настройке, но тут другой, продвинутый, тормознул его:

– Погоди-погоди, сейчас припев будет…

И точно, вступил солист, повел мелодию, набирая силу и проникновенность:

«Девочкой своею ты меня назови,
А потом обними,
А потом обмани…» —

требовал глубокий мужской бас.

Пехота грохнула. Транзистор сбился, испуганно стал дергать, перестраивать частоту туда и обратно.

«Маруся, раз, два, три, калина,
Чорнявая дiвчина,
В саду ягоди рвала…» —

пел уже совсем другой хор.

– Назад, назад! – завопили бойцы.

Владелец транзистора покрутил колесико, поймал прежнюю частоту.

«Девочкой своею ты меня назови…» —