Ангел с Чёртова острова

– Ага, значит, Астрид – моя дочь! А весь прошлый год ты мне без конца напоминал, что она – и твоя дочь тоже. Даже больше твоя, чем моя. – И мама поджала губы.

Я встала и направилась к выходу.

– Ты куда это? – удивилась мама.

– Пойду постою на голове, – ответила я, и в этот момент в небе над островом опять загрохотало.

– На улице? – Подскочив ко мне, мама схватила меня за руку.

– Да. – Я попыталась вырвать руку.

– Астрид, прекрати. Давай лучше разожжем наконец твой костер и поужинаем. Мы с папой поспорили, потому что с трудом представляем, как отсюда выбраться. Но с этим я разберусь. Обещаю.

– Эмилия, когда взрослые ведут себя так, как вы, это называется ругаться, а не спорить. – Я вырвала у нее руку.

– Астрид, ну ладно тебе, – сказал папа. Он выбрался из спального мешка и, придерживаясь за стену, начал подниматься. Сломанная нога явно причиняла ему нешуточную боль, и папа даже на секунду зажмурился, но потом все же сумел выпрямиться.

– Прости, что мы ссоримся, – проговорил он, – опять.

Папа протянул мне правую руку.

– Иди обними отца, – сказал он, и я, забыв о маме, бросилась к нему. Лишь добежав до папы, я вспомнила еще один случай, когда я вырвалась от мамы и побежала к папе. Я тогда впервые собиралась остаться с ночевкой в его новом доме. Помню, когда я обернулась, чтобы помахать маме рукой, та не смогла скрыть слез.

Я обняла папу за шею и протянула маме руку.

– Ты тоже иди сюда. Обнимемся все вместе. – Я попыталась улыбнуться.

Мама молча отвела глаза.

– Ну иди же. А то без тебя толком и не обняться. Помнишь кино «Три мушкетера»? Один за всех – и все за одного.

Мама кивнула, но не двинулась с места.

– Мама, я же тебя люблю, – сказала я, и тут уж мама подошла к нам с папой и обняла нас.

Вот так мы и стояли, прямо как трехголовый тролль, и я решила, что это лучшая сказка, в которую мне за всю жизнь довелось попасть.

24

В течение жизни человек три года проводит за едой, то есть примерно столько же, сколько в туалете, и тут разницы между мужчинами и женщинами нет. Три года на еду, три – на туалет (и то только если я возьму пример с мальчиков и постараюсь не засиживаться). Получается шесть лет. 2190 дней. Часы, минуты и секунды в голове даже и сосчитать не получится. В любом случае, выходит, что придется очень долго и неподвижно сидеть. Я всегда стараюсь поесть побыстрее и заняться чем-нибудь более важным.

Но сегодня времени у меня целый вагон. Как раз сегодня-то можно было бы весь вечер ужинать. Смотреть на маму с папой, слушать, как они разговаривают и не ругаются. Не кривятся и не поглядывают украдкой на часы.

Стола у нас не было, мы ели с бумажных тарелок и сидели на каменных стульях, однако мне казалось, что я попала в лучший в мире ресторан. Кетчупа у нас не оказалось, и вместо колы приходилось пить воду, но такой вкусной еды я давно не ела.

Пламя костра нарисовало на стенах наши тени, похожие на древние наскальные изображения. На миг мне почудилось, будто я сплю, и я боялась проснуться.

Боялась, что скажи я хоть слово – и мне тотчас же перестанет казаться, что я в кино. Мама с папой вспомнят тех, других, чьих имен я даже называть не хочу, и все снова станет как прежде. Я опять превращусь в посылку, которую они будут пересылать друг дружке, словно не зная, как со мной поступить. Или стану чем-то вроде красиво завернутого подарка, который тебе подарили на Рождество и который совершенно неохота разворачивать, потому что ты и так знаешь, что внутри варежки, шарф или еще что-нибудь ненужное.

* * *

Я попыталась представить, каково это – прожить здесь все лето. У папы отросла бы длиннющая борода, мамины волосы сбились в воронье гнездо, а у меня на носу высыпали бы веснушки, целая куча. Одежда обтрепалась бы и испачкалась. Лица загорели бы дочерна, и только зубы сверкали бы.

По какой-то удивительной причине нищие дети имеют более счастливый вид, чем дети из богатых стран, например, Норвегии. Я об этом много размышляла. Где-то я читала, что выше всего на шкале счастья находятся народности, живущие первобытнообщинным строем и почти ничего не имеющие. С другой стороны, возможно, что эти детишки смеются просто потому, что никогда не видели странных белых людей с фотоаппаратами.

Я попыталась представить, что мы с мамой и папой обеднели и оказались на чужбине. Всяких хороших вещей мы лишились, зато у нас появилось время друг для друга. Я огляделась – ну да, почти так все и есть, но только почти.

Не придумай я этот план, мы бы никогда не попали сюда втроем. Впрочем, тогда папа и ногу не сломал бы. Если мы не отвезем его в больницу, он может на всю жизнь остаться хромым. Я представила, как папа ковыляет, опираясь на палку, и вздрогнула.

– Ты что-то все молчишь и молчишь, – сказала мама.

– Да, совсем тихая стала, – подхватил папа.

– Ну а о чем тут говорить? – сказала я.

Интересно, если я вслух поделюсь с ними своими опасениями о папиной ноге, не накаркаю ли я и не станет ли он и впрямь хромым? Но промолчать я не смогла.

– Как твоя нога? Не получше? – поинтересовалась я.