Ангел страха

Дребезжащие удары падали протяжно один за другим совсем близко где-то, и Елышу чудилось в них что-то сердитое и беспощадное.

Вдруг отец пригнул к нему теплое, мокрое от снега, лицо и зашептал прерывающимся голосом:

— Миколай-бог сердитый: всех чуваш перевел… Троица тоже бог сердитый: людей в воде топил, церковь по лесам рубил. И Егор-бог большой: с водой пришел. Снег стаял, вода шла, Егор пришел: леса палил, скотину валил.

Он остановился, и Елыш чувствовал на своем лице его горячее, прерывистое дыхание.

— Другой бог пришел, — продолжал отец, — русский бог. Чуваш перевесть хочет.

Он угрюмо замолчал, и только свистал над ними ветер, да слышно было, как в отдалении настойчиво ударял во что-то разбитое сердитый бог Миколай.

— Домой поедем! — заплакал Елыш и толкнул отца в плечо.

Но тот не отвечал, и Елышу даже показалось, что он заснул.

А Миколай-бог звонил все чаще и чаще. Потом он, должно быть, надел на свои огромные пальцы разом много бубенчиков, и слышно было, как он звонит ими всеми за раз и тешится. И Елыш улыбнулся сквозь сон: так хорошо зазвонил бог Миколай. И он подумал, тоже засыпая:

— И Миколай хорош бог: звонит хорошо.

Потом ему показалось, что он стоит на камне у речки, и отец манит его зачем-то с того берега рукой. Поманил и ушел. Он хотел заплакать и вдруг видит — куст, а у куста стоит будто девчонка, только странно одетая; в оловянных башмачках и в медном халатике, сама вся сияет, как самовар на русской стороне у брата Степана. Стоит и протягивает ему два журавлиных яичка. Он хотел взять их, а она говорит: «Возьми одно, а другое я брошу в речку». А сама смеется и так хорошо смеется, что и Елышу стало смешно. И вдруг он понял, что это Тора-Аможе. Он протянул к ней руки, плача от радости, и хотел сказать, чтобы она не бросала в воду яичка, но она улыбнулась и бросила, и он в тот же миг проснулся.

«Так вот она какая, — подумал он, — веселая!»

Было холодно ногам и спине. В тот же миг он почувствовал, что Миколай-тор перестал звонить и отца не было возле; с ним пропали и собаки.

Он в страхе приподнялся и робко окликнул отца. Потом, переждав порыв ветра, крикнул опять и вдруг заплакал, поняв, что отец бросил его и ушел куда-то… должно быть, дорогу домой искать…

В воздухе заметно серело, и видны были черные сучья деревьев; сани стояли, накренясь на один бок, и Пегий тяжело дышал, помахивая головою. Елыш вскочил и побежал, утопая по пояс в снегу.

Он бежал долго, с остервенением перелезая через какие-то камни; бежал, потому что его преследовал слепой, безумный страх. Сердце его колотилось, как подстреленная птица; дыхание захватывало и язык пересох.

Но он бежал, пока, наконец, не зацепился за что-то и не покатился кубарем. В то же время ему показалось, что мелькнул свет и над ним раздался голос, сказавший что-то на непонятном языке.

Елыш поднялся и поглядел. Над ним стояла старуха и быстро говорила, показывая куда-то рукой. Он слушал, ничего не соображая, и дрожал всем телом. Потом она закашляла, и ему показалось, что это разом засмеялась целая куча татарчат.

Прокашлявшись, старуха взяла его крепко за плечо и потащила за собой туда, где горел огонек.

Елыш скоро понял, что это дверь в ту самую церковь, где жил русский бог Миколай, и перестал упираться. Сколько раз он мечтал побывать в церкви, и старуха показалась ему поэтому доброй. Они перешагнули порог и очутились в больной каменной избе, где было темно и чуть светил фонарь. Тут снова запрыгали и засмеялись татарчата, и Елыш сообразил, что старуха опять закашляла.

Наконец, она отворила большую стеклянную дверь, Елыш вошел и… невольно отступил в изумлении.

Старуха опять начала браниться и что-то ворчать, но он уже не обращал на нее внимания.

Так вот где живет Миколай-тор!

А вот и он сам. Какой седой и страшный. Он был в красном халате и черной шапке… В руках у него был огонь, которым он необыкновенно ловко махал направо и налево, и когда он ушел назад, на месте остался один густой дым. Это понравилось Елышу до такой степени, что он улыбнулся.

Несколько голосов где-то пели. Всюду стояли люди, все русские, и все кланялись.

Не успел Елыш пожалеть, что Миколай-тор ушел, как пение замолкло, и он опять вышел. Елышу показалось, что он что-то несет, но старуха в это время насильно наклонила ему голову, и Елыш мог только слышать как Миколай-тор, что-то сердито говорил, и когда он кончил говорить, опять запели, и на том месте, где стоял Миколай-тор, опять клубился один только дым. Потом Миколай-тор ушел совсем и даже затворил за собой оловянную дверь.