Ангел страха

— Ну! — крикнул отец. — Что домой! Нельзя домой! Дома Семен… ругать будет: «Зачем не кричал Карабаша?» Он узнает. Нельзя домой.

Он нагнулся к самому лицу Елыша, так что Елыш почувствовал на своем лице его дыхание.

— Ну, не кричи! — продолжал он. — Что кричишь?

С этими словами он вскочил на розвальни и так стегнул Пегого, что тот присел от боли на задние ноги, потом рванул и в один момент вынес в поле.

У Елыша захватило дух.

— Айда, — крикнул отец и изо всей силы задергал вожжами.

Пегий тяжело и мучительно захрапел.

— Айда! Зачем мне бог Миколай? — продолжал отец и засмеялся, как пьяный. — Я — чуваш.

Он пронзительно свистнул и защелкал языком. Елыш не удержал равновесия и ткнулся носом в дно розвальней.

— О-эй! — протяжно крикнул отец, и Елышу показалось, что кто-то другой весело подхватил этот крик и долго повторял в полях: «о-эй! о-эй!»

— Я — чуваш, а не русский! — продолжал отец со странным хохотом. — Что мне бог Миколай? Он — русский бог, он русских любит, а я чуваш… Он чувашей не любит: ему от чуваш тесно… Леса вырубал, поля пахал… всем завладал… Ему от чуваш тесно… О-эй!

— О-эй! — весело отвечало ему в полях: не то заглушенный лай собак, не то вой ветра.

Вдруг Пегий захрапел, и сани ткнулись во что-то мягкое. Елыш поднялся с живота на четвереньки и поглядел: они стояли у невысокой снежной насыпи, по краю которой курилась вьюга. Елыш понял, что это кладбище. Всмотревшись, он заметил, что там было совсем темно, так темно, как будто даже луна не смела туда светить.

— Эй, Карабаш! — зычно крикнул отец и похлопал в рукавицы. — Домой приходи, Карабаш! Провожаем.

Елыш застыл в жутком ожидании. Но за снежным бугром было по-прежнему тихо, и только по краю курилась вьюга, да молча туда и сюда сновали собаки, испуганно навастривая уши и внимательно вглядываясь во мрак.

Вдруг одна из них села на задние лапы и, высоко подняв морду, глухо и прерывисто завыла; другая понюхала снег и враждебно зарычала, но потом, как бы тоже почуяв что-то, завторила тонким и печальным голосом.

Пегий вздохнул и тревожно переступил ногами.

— Услышал! — серьезно сказал отец и, торопливо и бестолково дергая вожжами, стал заворачивать лошадь.

Елыш зажмурился, потому что вьюга ударила прямо в глаза: точно кто бросил ему в лицо горсть снега.

— Айда, Карабаш! — услышал он голос отца, который тут же выругался, потому что не было никакой возможности взглянуть перед собой. Порой он только слышал как сквозь свист ветра ругался отец да храпел Пегий. Иногда отец оборачивался и кричал:

— Эй, Карабаш, не отставай! Провожаем. Жеребенка бери!

И потом, обратившись к Елышу, шепотом добавлял:

— Много их… С собою с кладбища взял…

Елыш старался выглянуть из саней и, наконец, ему это удалось, потому что или ветер переменил направление, или сами они ехали в другую сторону. Вдруг сани стукнулись опять, как прежде, обо что-то мягкое, и Пегий стал. Елыш увидел незнакомое место и снова тот же самый бугор, по которому курилась вьюга.

— Водит… круг себя водит… — шепотом, нагнувшись к самому его уху, сказал отец. — Отпустить не хочет…

— Но, ты! — крикнул он на задыхавшуюся в хомуте лошадь. — Где теперь дорога?

Он замахнулся на лошадь, и Елышу показалось, что они опять не туда поехали. Его маленькое сердечко начало дрожать.

Действительно, Пегому было везде по брюхо. Вьюга свистела то оттуда, то отсюда, словно издеваясь над путниками. Отец вылез из саней и помогал одной рукой лошади, которая изо всех сил работала задними ногами. Иногда они куда-то проваливались, иногда натыкались на бугры. Сани шатались во все стороны, и плачущий Елыш то и дело скатывался в снег. Отец несколько раз останавливался и бранился. Наконец, в отдалении показалось что-то похожее на кусты.

Вдруг из земли вырос странный предмет.

— Крес! — глухо сказал отец. — Не туда заехали… Такие кресы по всему кладбищу стоят…

Он круто повернул Пегого и стал его нахлестывать. Снова поплыли они по буграм, но теперь справа и слева потянулись кусты, и их хлестало то и дело по лицу прутьями.

— Все водит. — Эй, Карабаш, не надо! — вдруг крикнул отец в пространство. — Отпусти! Зачем! Нехорошо, Карабаш.

Как бы в ответ на это Пегий остановился, что-то страшно хрустнуло, и сани накренились.

— Оглобля! — сказал отец и начал что-то ощупывать руками в снегу.

— Оглобля! — повторил он утвердительно и сердито хлестнул Пегого по спине.

— Домой поедем! Домой! — заплакал Елыш.

— Куда домой? Тут ждать будем, — сказал отец и угрюмо сел в сани. — Замерзать будем, пока день придет. Ложись. Покройся: теплей будет. Миколай-бог наказал. Миколай-бог чуваш не любит: всех чуваш перевесть хочет…

Елыш хотел опять заголосить, но вдруг что-то дрогнуло и со стоном прокатилось в пространстве, и долго еще дрожащий звук висел над всем, пока, вместе с порывом снежной вьюги, его не отнесло куда-то в сторону.

Не успел Елыш опомниться, как снова что-то с треском ударилось у них над головой, и снова стонущий, дребезжащий звук, от которого тряслись внутренности, застыл на время в воздухе. Елыш схватил отца за руку.

— Миколай-тор звонит… — прошептал отец, снимая шапку.