Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

А сердце рвется к выстрелу,
А горло бредит бритвою.

Маяковскому всё чаще являются демоны:

В бессвязный бред о демоне
Растет моя тоска.
Идет за мной,
К воде манит,
Ведет на крыши скат.

Но самые страшные слова звучат в предсмертном письме:

С жизнью мы в расчете
И не к чему перечень
Взаимных болей и обид.

Это слова человека, до конца изверившегося в жизнь и уставшего от нее. Некоторые говорят, что, мол, Маяковского убили, никакое это не самоубийство. Но если поближе познакомиться с мыслями «пролетарского поэта» последних лет его жизни, понимаешь, что дьявол готовил его к акту суицида, а Маяковский покорно следовал его указаниям.

Удивительная закономерность. Те писатели и поэты, которые кончали жизнь самоубийством, в своем творчестве всегда погружались в тему суицида. Вероятно, будущие самоубийцы описывали свои собственные переживания и, подобно герою романа «Бесы» Кириллову, готовили свой добровольный уход из жизни. Приведу в связи с нашей темой фрагмент из стихотворения современного поэта Александра Осипова «Поэт и Дьявол»:

Да где ж тот крюк, что выдержит меня?
Где та веревка, что тонка, но не порвется?
Я знаю: Ангелы взрыдают надо мной.
А дьявол очень громко рассмеется.
…
Ладони свои будет потирать:
«Еще один поэт ко мне прибился!»
«Христианския кончины живота…»

Но, слава Богу, не всегда кончина писателя или поэта похожа на ту, какая была у Толстого, Вольтера, Горького или Булгакова, умиравших «своей смертью», но тяжело и даже страшно. Есть немало случаев, когда последние слова писателей свидетельствуют об их раскаянии и о том, что в той, другой жизни, они, наконец, обретут свободу от своего «куратора».

Можно полагать, что такие писатели даже в пору своей творческой активности понимали все риски творчества и пытались их избегать (хотя далеко не всегда это удавалось). Наверное, эти писатели на протяжении своей творческой жизни помнили (или периодически вспоминали) евангельские слова «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12:37). И эти слова на протяжении жизни мучили их, приводили время от времени к слезам, покаянию, заставляли рвать рукописи. Приведу несколько таких позитивных примеров[304].

Все христиане хорошо знают молитвенное прошение на литургии: «Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим». Надо полагать, что и по-настоящему православные писатели также рано или поздно начинали произносить такую молитву не только в церковном храме, но и за письменным столом и, тем более, на смертном одре.

Первый из них – Н. В. Гоголь (1809–1852). Николай Васильевич, истерзанный врачами, которые пытались оживить его всеми новейшими средствами, кричал и отбивался. «Как сладко умирать… не мешайте… мне так хорошо», – шептал он, обессиленный, и требовал: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!»; когда-то он писал о длинной лестнице Бога: от неба до самой земли.

В предсмертной записке автора «Мертвых душ» читаем: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, перелазай иначе, есть тать и разбойник»[305].

Впрочем, для понимания личности Гоголя нельзя ограничиться знакомством лишь с последними днями жизни писателя. Нужно знать последние годы его жизни, которые демонстрировали напряженную внутреннюю борьбу, проходившую в душе Гоголя. Борьба была между Гоголем-христианином и Гоголем-писателем. О некоторых внешних проявлениях этой борьбы мы знаем. Это и сжигание второго тома «Мертвых душ» (1845). Это и написание работы, совершенно не похожей на все предыдущие произведения писателя, которая получила название «Избранные места из переписки с друзьями» (увидела свет в 1847 году). Это и поездка на Святую Землю к Гробу Господню (1848). Это и глубокое общение писателя со своим духовником отцом Матфеем Константиновским (с 1849 года). Писатель почти полностью прекратил свое литературное творчество. Подолгу стал задумываться о смерти. Вот, например, Гоголь написал своему другу поэту Василию Жуковскому: «Пришло мне умирать… Скажи, старший товарищ, как умирать? Песни ли поэта искупают вины его? Неужели еще, и проходя смертное испытание, необходимо лицедействовать и корчить из себя Орфея?»[306] Ю. Воробьевский, описывая эту внутреннюю борьбу писателя и его кончину, заключает: «Принесенный в жертву Гоголь-поэт, может быть, спас душу Гоголя-христианина»[307].