Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

А вот работа известного русского философа Ф. А. Степуна «”Бесы” и большевистская революция»[224]. Приведу небольшую выдержку: «Интересно, что, мечтая о великой революционной смуте, Верховенский (Петр Верховенский в романе – главный идейный вдохновитель революционной ячейки. – В. К.) жалел о том, что мало остается времени и что в России нет пролетариата. Этими жалобами он касался разногласий между народниками и Плехановым, за примирением которых Вера Засулич в 1881 году обращалась к Карлу Марксу. Думаю, что не будет преувеличением сказать, что Достоевский предчувствовал, что социалистическая революция будет произведена по рецепту Нечаева и Ткачева, то есть преждевременно и без участия необходимого для нее пролетариата. Предчувствия его сбылись».

Еще более глубоко и продуманно Достоевский обосновывает неизбежность грядущих потрясений в России в последнем своем романе – «Братья Карамазовы», вышедшем в 1880 году. Тогда многие воспринимали роман как «Историю одной семейки» (именно так называется первая книга романа). На первый взгляд это была действительно «история» одного семейства с трагедиями, нестроениями, постоянными конфликтами, сложными связями с внешним миром, история о том, как рушилась семья. Но ведь это было предупреждение и для всей России, тревожно сигналившее о приближающейся угрозе не только для семьи, но и для державы. Любовь уходит, эпидемия ненависти выходит за пределы семьи, захватывает весь мир. Она проникает даже через монастырские стены.

Николай Бердяев, анализируя роман «Братья Карамазовы», особенно останавливается на фигуре Ивана Карамазова как типичного героя того времени: «Философом русского нигилизма и атеизма является Иван Карамазов. Он провозглашает бунт против Бога и против Божьего мира из очень высоких мотивов, – он не может примириться со слезинкой невинно замученного ребенка. […]

Иван Карамазов – мыслитель, метафизик и психолог, и он дает углубленное философское обоснование смутным переживаниям неисчислимого количества русских мальчиков, русских нигилистов и атеистов, социалистов и анархистов. В основе вопроса Ивана Карамазова лежит какая-то ложная русская чувствительность и сентиментальность, ложное сострадание к человеку, доведенное до ненависти к Богу и божественному смыслу мировой жизни. Русские сплошь и рядом бывают нигилистами-бунтарями из ложного морализма. Русский делает историю Богу из-за слезинки ребенка, возвращает билет, отрицает все ценности и святыни, он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он же ничего не сделает реально, чтобы слез было меньше, он увеличивает количество пролитых слез, он делает революцию, которая вся основана на неисчислимых слезах и страданиях. В нигилистическом морализме русского человека нет нравственного закала характера, нет нравственной суровости перед лицом ужасов жизни, нет жертвоспособности и отречения от произвола. […]

Достоевский… вскрыл духовную подпочву нигилизма, заботящегося о благе людей, и предсказал, к чему приведет торжество этого духа. Достоевский понял, что великий вопрос об индивидуальной судьбе каждого человека совершенно иначе решается в свете сознания религиозного, чем в тьме сознания революционного, претендующего быть лжерелигией.

Достоевский раскрыл, что природа русского человека является благоприятной почвой для антихристовых соблазнов. И это было настоящим открытием, которое и сделало Достоевского провидцем и пророком русской революции. Ему дано было внутреннее видение и видение духовной сущности русской революции и русских революционеров».

И уже бесконечное количество жестких предупреждений или сравнительно мягких намеков о возможных кровавых последствиях либерализма и нигилизма в «Дневнике писателя», выходившем в виде журнала в 1876–1877 и 1880–1881 годах. Вот один из фрагментов «Дневника», относящийся к ноябрю 1877 года[225]: «Не имея инстинкта пчелы или муравья, безошибочно и точно созидающих улей и муравейник, люди захотели создать нечто вроде человеческого безошибочного муравейника. Они отвергли происшедшую от Бога и откровением возвещенную человеку единственную формулу спасения его: “Возлюби ближнего как самого себя” – и заменили ее практическими выводами вроде: “Chacun pour soi et Dieu pour tous”