Ангелы на кончике иглы

— Подарки замечательные, — повторила Надя, растерянно поглядев под ноги.

Там щенок выпустил со странным звуком порцию желтой слизи, которая растеклась по начищенному до зеркального блеска паркету.

— Это для аппетита, — пробурчал Яков Маркович.

— Эх, Надя! — мечтательно сказал Закаморный. — Ты не можешь догадаться, какова вторая половина моего подарка. Щенок нагадил, напустил блох. Это, конечно, приятно. Но подарок мой состоит в том, чтобы взять щенка назад и выпустить на двор, где я его нашел.

— Ход щенком, — сказал Полищук.

Максим поднялся из-за стола, вынес щенка за дверь, а после в ванной тщательно вымыл руки.

— НГ¦лито? — спросил, вернувшись, он. — Все пьют водку? Тогда пора. За Надю, до дна! Стакановцы вы мои!

Выпили, поставили рюмки, молча навалились на жратву, сперва отмечая, что особенно вкусно, а потом поглощая все подряд. Яков Маркович повесил пиджак на спинку стула, оглядел их всех.

— Я здесь самый старый, дети, — изрек он. — И скажу вам, что не верю я ни в близость людей по крови, ни по половому признаку, ни по расовому. Верю я только в близость по духу. И поглядите-ка, именно духовное родство запрещают, следят за единомышленниками.

— Телепатии боятся, — вставил Максим. — Вдруг окажется неуправляемой духовная связь людей?

— Слушайте! — перебила Качкарева. — Ягубов на прошлой неделе послал меня в Калугу, в обком. Подъезжаем к городу — щит с надписью: «Вперед к коммунизму!» А за щитом знак: «Осторожно, крутой спуск!» Проехали метров сто — указатель: «Дорога на свалку».

— Качкарева-то — символистка, — засмеялся Полищук. — А что, если мир действительно катится к рабству?

— Мы всегда впереди, — сказала Надя.

— Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты, — пропел Максим. — Выпьем за вождей. Пускай они не устают хоронить друг друга!

Следом за коллегой Яков Маркович поднял рюмку к небу и поставил на скатерть. Он с грустью в который раз оглядел острые блюда, столь аппетитные (стол Сироткиной нисколько не напоминал о том, что с продуктами трудно). Раппопорт отломил кусочек хлеба, намазал его маслом и стал медленно жевать.

— Вы почему не пьете, Яков Маркыч? — к нему наклонилась Светлозерская. — Не пьют только стукачи…

— Успокойся, моя девочка, — невозмутимо и ласково ответил он. — Дай-ка лучше я тебе еще налью…

— Светлозерская инстинктивно укрепляет социалистический лагерь, — сказал Закаморный. — Кто не пьет, тот подрывает нашу экономику.

— Если память мне не изменяет, — заметил Раппопорт, — еще недавно Макс утвержал обратное: алкоголик расшатывает систему.

— Нормальное диалектическое противоречие, — сказал Лев.

— Постойте, постойте! — крикнула Инна. — Макс, ты между тостами успеваешь еще выпить? Переберешь!

— И разговаривали между собой обо всех событиях, как сказал Лука, — усмехнулся Максим. — Ты не беспокойся, Абрамовна, на моей потенции это не отразится.

— Мне все равно!

Сережа Матрикулов в это время прижимался коленом к ее ноге.

— Перебор — наша профессия, ребята, — твердил свое Яков Маркович. — Что такое обычная пресса? Эти три примитивные функции: информировать, просвещать и развлекать. У нас задачи посложней: дезинформировать, затемнять, озадачивать…

— По радио призывы к мирному сосуществованию, — пробурчала Качкарева, — дикторы читают голосом, будто начинается война.

— Согласно нашей философии материя первична, а сознание вторично, — стал рассуждать раскрасневшийся Полищук. — Но поскольку мы уверены, что наши идеи преображают жизнь, нам кажется, что слово преображает материю. И значит, слово первично, главнее материи. Обещания заменяют материальные блага. И, стало быть, слово опаснее поступка. И чужое мнение мы давим танками.

— А что? — опять заговорил Раппопорт. — И наивные потомки, Лева, будут читать наши газеты (архивы-то уничтожат!) и думать, что мы были свободны и счастливы.

— Словесное счастье!

— А реальное — нам невдомек.

— Партайгеноссе Раппопорт прав, — повысил голос Максим, — нами никогда не двигали гуманные соображения, которые изложены в наших программах. Вождями руководят два обстоятельства: жажда власти и страх. Чехословакия — это жажда власти. Щель в железном занавесе с Западом — страх перед Китаем. Задача печати — прикрывать истинные намерения лидеров. Мы — иллюзионисты!

— Тс-с-с… — Яков Маркович поднял руки. — Вам не скучно, Катя, Люся? Вы приуныли… Одна политика, молодые люди. Никакого внимания противоположному полу. Выпьем за прекрасных дам!

— За бабей! — сказал Закаморный. — Я вот все думаю, как назвать наше общество…

— Тебе поручили, — поинтересовался Полищук, — или сам?

— Сам. Знаете, есть одноразовая посуда — из бумаги: поел и выбросил. Теперь делают полотенца, носовые платки, носки из бумаги. А мы — одноразовое общество. Пожили и умерли. У нас одноразовая философия: высказались и забыли. У нас нет прошлого и нет будущего: любого из нас можно сплюнуть в урну.

— В Одессе, говорят, есть секретный завод, — вспомнил Лев, — перерабатывающий макулатуру. Своеобразный Антиполитиздат. Вышедшие миллионными тиражами речи там превращают опять в бумагу.