Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Вините не меня, а Федина за то, что он помешал мне скоро ответить Вам. Он ввалился ко мне вечером 31 – го декабря, а к 11 – и часам мы с ним и Людмилой Николаевной (еще слегка грипповатой) уже отправились встречать Новый Год к одному приятелю моему… <…> Оттуда – на Montparnasse; домой вернулись только часов в 7 утра. А потом так и пошло недели на две…

Федин стал толст и солиден (я его никогда таким не видел), но – молодец! Бодр, весел; кончил роман («Похищение Европы»). <…> Дней через 10 уже собирается назад, в Петербург. Каждые две недели ему здесь делают пневмоторакс, но он к этой операции, видимо, уже привык. Во всяком случае, на днях как-то утром его надули воздухом, а в 6 часов он уже был со мной в большом коктэйлевом обществе. Только что был у меня (он живет почти рядом)… <…>

Мне очень жаль, что он скоро уезжает: это один из немногих российских писателей, с которыми у меня есть настоящие дружеские отношения. И жаль, что Вы были в Париже не одновременно с ним: составилась бы теплая петербургская компания. <…>

Париж уже приелся. Дела – кислые. Ставицкие – всюду, в том числе и в театре: маленьким Ставицким оказался и тот приятнейший человек и хороший актер, который ставил «Блоху». Оказывается, в Брюсселе, получив деньги, он не расплатился с актерами, актеры разбежались – и «Блоха» здесь, во всяком случае временно, пребывает в состоянии анабиоза…

Мне хочется бросить все и засесть за продолжение давно начатого и – я знаю – интересного романа. Но – капитализм, капитализм! Никак не удается балансировать бюджет так, чтобы спокойно сидеть где-нибудь и писать роман.

А пока – все какие-то статьи. Уговорился с парижской «Marianne» (видели этот журнал? Его издает NRF), что буду давать туда регулярно «Lettres russes» – о русской литературе. «Lettres anglaises» там пишет Моруа. Что Вы думаете о возможности использования этого материала в югославской печати?

Посылаю Вам небольшую статью об Андрее Белом. Мне хотелось отметить в заграничной печати его смерть. В Париже его, например, совсем не знают; у Вас, в славянской стране, думаю, его знают больше[551].

Позже в том же году он упомянет Андрея Белого как «русского Джойса» и человека, оказавшего на него большое влияние[552]. 12 февраля, перед тем как они расстались, он подарил Федину свою фотографию.