Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

О вас здесь все очень много расспрашивали, потому все очень хорошо и крепко вас помнят и ждут. Я за вас наобещал всем, что летом вы непременно приедете. Действительно – собирайтесь-ка. <…> Письмо ваше меня действительно тронуло, потому что я лишний раз убедился, насколько вы скучаете по Ленинграду и насколько вы ему принадлежите. Из всех разговоров с вами я понял, что, несмотря на связи и знакомства, интересы и вкусы, приобретенные вами в Париже, вы на девять десятых живете у нас[554].

Эта переписка, где обсуждается ситуация с эмиграцией Замятина, по-видимому, не просто состоит из дежурных фраз, рассчитанных на то, что письма будут прочитаны представителями советских органов власти. Возможно, в ней есть и проблеск его реальных колебаний в тот момент, а также искренней убежденности Федина, что Замятиным было бы лучше в СССР. Можно предположить, что изложенное в приведенных выше строках настойчивое предложение Федина вернуться долго обсуждалось на улице Раффе.

В середине февраля 1934 года Замятин написал театральному режиссеру Ф. Ф. Комиссаржевскому (в свое время сотрудничавшему с Евреиновым) в Лондон, чтобы узнать, не захочет ли тот поставить «Атиллу», «Блоху» или «Общество почетных звонарей» – все три пьесы Замятин выслал ему тремя месяцами ранее [BAR]. В то же время он отправил Риви полное отчаяния письмо, в котором фигурировал целый список просьб, связанных с предстоящей поездкой в Лондон. Замятин просил Риви забрать тексты его пьес у Комиссаржевского, если тот ими не заинтересуется, заехать в издательство «Аллен Лейн», чтобы выяснить намерения издательства относительно романа «Мы», а также предложить им «Сибирь» и попросить совета о том, кому можно предложить «Блоху». Замятин также хотел, чтобы Риви показал синопсис написанного им сценария по «Мы» (он назывался «Д-503») кинокомпании, снявшей фильмы по романам Герберта Уэллса. Он просил Риви рассказать им о возможности сделать фильмы по «Атилле», «Сибири» и «Стеньки Разину» и упомянуть, что Замятин мог бы подготовить сценарии для экранизаций «Идиота» и «Игрока» Достоевского, а также «Вешних вод» Тургенева[555]. Его тревожное настроение отразилось и в письме Куниной-Александер, посланном через три недели. К тому времени она стала человеком, в письмах к которому он был наиболее откровенен. Причиной была ее природная отзывчивость, а также тот факт, что с ней Замятину не нужно было скрывать свои истинные мысли, как в переписке с друзьями, еще жившими в СССР: