Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Признавая, что русские произведения, которые он собирался рассматривать, уступали таким шедеврам, как «На Западном фронте без перемен» Ремарка, он отмечал, что тем не менее они «…достоверно свидетельствуют о современном состоянии духа в СССР, где наряду с пламенным интернационализмом родился новый вид патриотизма»[558].

Кунина-Александер продолжала посылать Замятину свои произведения, чтобы узнать его мнение о них. В подробном ответе, отправленном ей 7 мая, Замятин пишет: «Самый большой Ваш порок в том, что Вы – слишком умны, а поэзия, как Вам известно – “должна быть глуповатой”. Хорошо Пильняку или Толстому, которым эта счастливая глуповатость дана от рождения, а каково нам с Вами? Беда!» По его мнению, герой ее сказки «Красная феска», действие которой происходило в Сараево, отличался излишней рациональностью в мотивации и поступках. «Долго не отвечал – потому что занят был до одурения: запечен в слоеном пироге из трех кинематографических работ, одновременно свалившихся на меня – и все, как водится – спешные и срочные». Кунину-Александер, очевидно, несколько расстроила его критика, и через две недели ему пришлось написать ей снова, уже со словами поддержки[559]. Между тем он все еще надеялся, что с постановкой «Блохи» что-нибудь получится.

Ирина Кунина-Александер (1957 год) (автор неизвестен)

16 мая он написал Шаховской в Брюссель, упомянув, что ему предложили сделать новую инсценировку на французском языке для постановки в следующем сезоне, и попросил узнать, как идет перевод «Блохи» на фламандский язык. «В Париже месяца два гостил Федин – мой большой приятель. Эти месяцы, натурально, вышли увеселительными – тем более, что было много развлечений на парижских улицах, вплоть до пальбы» [Шаховская 1975: 180–181].

Тем временем в Москве достигла своей кульминации цепь событий, начавшаяся с запрещения РАППа в апреле 1932 года и закончившаяся решением (о нем сообщил Федин) о создании новой единой писательской организации. С 6 мая тем, кто стоит «на платформе советской власти и участвует в социалистическом строительстве», предлагалось подавать заявления на вступление в новый Союз писателей. В комиссию по рассмотрению этих заявлений вошли несколько друзей Замятина, такие как Федин и В. В. Иванов, а затем также Тихонов и Слонимский. Первым членом нового Союза стал Горький, и, конечно, Замятин был близко знаком со многими другими из вступивших в него – их имена были напечатаны в «Литературной газете». Булгаков подал заявление 29 мая. Замятин, как и Булгаков, понимал, что членство в Союзе предоставит много практических преимуществ, таких как контакт с издательствами, официальная защита авторских прав и контроль за отчислениями. Со временем членство в Союзе предоставит такие привилегии, как возможность ходить в особые рестораны и магазины, отдыхать по путевкам (что высмеял Булгаков в сценах в «Грибоедове» из романа «Мастер и Маргарита») и даже получать писчую бумагу.

Замятин, живший в Париже с советским паспортом и, вероятно, все еще мучительно раздумывавший над тем, возвращаться в СССР или нет, принял решение не упускать возможности подать заявление на членство в Союзе, отправив его телеграммой из Франции. Видимо, это вызвало некоторое замешательство у членов комиссии, рассматривавшей заявления. Они не знали, что делать с такой заявкой из-за рубежа, и решили попросить совета у самого Сталина. В любопытном документе от 14 июня 1934 года (его в Архиве президента Российской Федерации обнаружил А. Ю. Галушкин) П. Ф. Юдин, секретарь комиссии, докладывал непосредственно Сталину: «Заявление Замятина вызвало сильную поддержку и удовлетворенность этим поступком у беспартийных писателей Конст. Федина, Ал. Толстого, Н. Тихонова, М. Слонимского, Б. Пастернака и др. Поскольку прием Замятина в члены Союза связан с вопросами, выходящими за пределы Союза писателей, – прошу Ваших указаний». К этому документу был приложен написанный от руки ответ: «Предлагаю удовлетворить просьбу Замятина. И. Сталин». Это означало, что Замятин был принят в новый Союз писателей по указанию Сталина, избежав обычных формальных процедур (ни заявление, ни список публикаций комиссией не рассматривались). Объявления о его вступлении в члены Союза в печати не появилось [Галушкин 1999: 13]. Конечно, об этой новости стало известно его друзьям. Ровно через неделю, 21 июня, Федин написал Замятиным короткое письмо, в котором спрашивал: «Когда вы собираетесь? Знаете ли вы уже, что Женя – член союза Советских писателей? Я получил сейчас из Москвы телеграмму о его принятии. Напишите» [Федина и Старков 1990: 92]. Можно даже предположить, что именно Федина попросили убедить Замятина подать это заявление, но позже, когда за вступлением в члены Союза не последовало его возвращение в СССР, Федин разочаровался, так как это было «провалом» его миссии.