Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Некоторые его рассказы из тех, что печатались в наших журналах, – настоящие шедевры. Слушать его – одно удовольствие. Он говорит по-французски очень осторожно, без уверенности в словаре, – но на лице у него такое стремление быть понятым, что слушаешь его, можно сказать, увлеченно. Его слова уводят далеко, заставляют задумываться. Каждой фразой Замятин ставит проблему. Но он не утомляет, потому что он четок, точен, весел.

Поттешера очень интересовали газетные заметки о прошедшем в Москве первом съезде только что созданного Союза писателей и статьи, написанные присутствовавшими там французскими делегатами Жаном-Ришаром Блоком и Луи Арагоном. Замятин рассказал, что в СССР есть огромный интерес к классической и современной русской литературе, а также к зарубежной классике – Шекспиру, Мольеру, Расину, Бальзаку. Недавний поворот в литературе в сторону реализма, с использованием более ясного и доступного стиля, по его мнению, соответствовал вкусам миллионов новых читателей в стране[565]. Стоит отметить, что это было последнее опубликованное интервью Замятина.

Первый всесоюзный съезд советских писателей открылся в Москве 17 августа 1934 года и шел две недели. Съезд учреждал новый Союз писателей и провозглашал социалистический реализм официальным методом советской литературы и литературной критики. Несмотря на противоречивые события предыдущих недель, после закрытия РАППа в 1932 году в обществе чувствовался оптимизм в отношении будущего советской литературы. Горький выступил с длинной и скучной речью; Бабель откровенно рассказал о причинах своего молчания в последнее время. Бухарин же использовал свое выступление о поэзии, чтобы призвать к разнообразию и более высокому качеству стихов, выделив Пастернака как выдающегося мастера своего поколения. Жан-Ришар Блок, речь которого переводил Эренбург, говорил о необходимости наряду с теми, кого читают массы, поддерживать и тех писателей, у которых найдется всего лишь 5000 читателей. Эренбург выступил с похожим заявлением и призвал к разнообразию жанров и стилей и к терпимости, говоря о необходимости искусства, интересного интеллигенции, и защищая Пастернака и Бабеля. Это выступление не вызвало осуждения, впоследствии Эренбург даже был приглашен в президиум Союза и награжден дачей в Переделкино. Съезд 1934 года значительно усилил положение и статус Пастернака, и в течение нескольких последующих месяцев он чувствовал сближение с режимом. Сегодня мы склонны считать, что съезд поставил русских писателей в узкие рамки навязанного им социалистического реализма, но в то время это было не самым очевидным его результатом.

К. А. Федин и Максим Горький (1934 год) (автор неизвестен)

В начале сентября Замятин снова написал Федину, на этот раз делясь с ним впечатлениями от московского съезда писателей, о котором прочитал в газетах. Они с Людмилой провели в Бельвю больше месяца, наслаждаясь наполненным ароматами воздухом и возможностью предаться праздности:

Как водится – понавез сюда с собою книг, чтобы работать, но… такая благодать, что не хватало духа портить ее чернилами и табаком. Почти ничего не делал, но зато неплохо отдохнул и поправился. Это, пожалуй, было нужнее всего, ибо к концу сезона, перед отъездом, чувствовал себя паршиво (все то же: кишка тонка). Зато сейчас каждодневно лопаю бананы, груши и прочее. И наслаждаюсь чтением стенограмм братьев-писателей! Н-да, загнули вы… не съезд, а прямо оратория! Но ораторы – так себе. Лучше других (не гневайся) показались мне… парижане: по-настоящему говорил Жан Ришар Блох, интересен был Эренбург. И может быть самое примечательное было – панорама литератур нацменьшинств – вроде грузинской, армянской, таджикской и т. д. Это – не пустые разговоры, а дело.

Затем он снова просил Федина помочь ему с домашними делами: