Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Мне было тем более приятно увидеть Табаковича, что здешние парижские люди мне надоели: мало кого вижу, больше коснею в индивидуализме и мизантропии.

Летом РА месяца так же мизантропически провел под Парижем в Belle-Vue, с последующим двухнедельным эпилогом около Шартра. Все это время почти ничего не делал, очень хорошо отдохнул, приобрел обманчивый вид доброго rentier (обманчивый – потому что сомневаюсь в своей доброте во-первых, и, во-вторых, потому что я не rentier, а пролетарий, у которого нет даже цепей: все-таки собственность!). Хожу не по-прошлогоднему, а бегаю сколько влезет: ем даже присланную Вами колбасу; и очень много работаю последние два месяца.

К сожалению – это опять фильм; к сожалению – опять с Оцепом (с ним очень трудно работать – упрям как Гитлер); и к сожалению – пока никаких франков это не дало, так что сижу, положивши зубы на полку. <…> Какая несправедливость, что с дефицитом разрешается сводить бюджет только государствам, суммам единиц, а для отдельных единиц – это, увы, невозможно!

Поглядываю сейчас поэтому в направлении «Островитян»: может случиться, что в 1935 году окажусь где-нибудь в Лондоне – если выйдут кой-какие кинематографические мои затеи с ними[568].

Несмотря на шутливую фразу о Ф. А. Оцепе, с которым он и Анненков долгими вечерами работали над «Анной Карениной», Замятин прекрасно понимал, какую угрозу представляет Гитлер. Уже в 1931 году в своих записных книжках он записал: «У Гитлера в программе: 1. Кастрировать всех евреев; 2. если девушка-немка соединяется с евреем – они подлежат жестокому наказанию…»[569] С этим письмом он отправил два своих новых рассказа – «Часы» и «Встречу», которую закончил лишь накануне. Он также спросил, не заинтересует ли Кунину-Александер его недавняя статья «Lettres russes» об исторических романах. В целом в 1934 году вновь было очень мало публикаций, среди которых лишь несколько коротких и довольно неинтересных рассказов. Однако он наконец вернулся к работе над романом «Атилла, Бич Божий». Он был рад, когда получил от Куниной-Александер и ее мужа теплые ответные письма:

После таких писем – легче жить, не так одиноко. Ибо Париж для меня – населенная некими призраками пустыня, и живу я пустынником. <…> С каким удовольствием я очутился бы в Ваших краях! Да вот мои финансовые грехи меня в Ваш рай не пускают. Но как только какое-нибудь из моих более крупных дел выйдет – первое мое путешествие будет к Вам. <…> Сейчас – праздничное затишье, все деловые колеса стали, все в разъезде. После приятной работы – нескольких маленьких рассказов – опять вернулся к своим баранам: сценариям[570].