Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Я – краснею. Краснею – увы! – не политически, а просто от стыда, что отвечаю Вам через четыре месяца. <…> Начинал это письмо несколько раз – и всякий раз оно оставалось недописанным: то мешали какие-то посетители, то работа, то отвратительное настроение, которое противно было выплевывать на бумагу.

И наконец решил начать еще раз уже не по-английски, а по-русски. Почему, в самом деле, и не побаловаться изредка русским: английских и особенно французских писем я пишу довольно, а русские – очень редко.

Итак, как видите, я жив. Но то, как я живу – мне, честно говоря, нравится очень мало. В голове у меня – неплохой капитал, а я его трачу на Ersatz’bi, на писание каких-то сценариев – только потому, что это единственная не так мизерабельно оплачиваемая здесь работа. Да и то, по Вашим американским масштабам, платят убого. Мне никак не удастся «опередить» свой бюджет месяцев, скажем, на шесть, чтобы засесть за роман. Максимум роскоши, которую я мог себе позволить – это написать несколько новых рассказов, чтобы напечатать их по-французски, по-голландски, по-английски… но только не по-русски. <…>

Так жить – конечно, бессмысленно. Надо попытаться произвести какое-то новое coup detat [переворот]. Но какое? Вернуться на родину? Но родина до сих пор мне была не матерью, а мачехой. Правда, сейчас как будто положение изменилось, но боюсь – не для меня. Писатели там живут припеваючи. Но когда я читаю, скажем, в «Литературной Газете» эти «припевы» – эту бесстыдную лесть по адресу всякого начальства – у меня начинается жестокий припадок морской болезни. В случае возвращения – в штате льстецов я не буду, а стало быть – останусь писателем «заштатным», обреченным на полное или приблизительное молчание.

В этом письме, пожалуй, наиболее отчетливо отражена дилемма, стоявшая тогда перед Замятиным. В то время как другие, например Прокофьев, решились на возвращение в СССР, он все еще сопротивлялся уговорам Федина и продолжал доверять своему внутреннему голосу, предупреждавшему об опасности такого шага, так как он никогда не станет полностью «красным». Зато он подумывал о путешествии дальше на Запад: