Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Высказывалось предположение, что Замятина могли даже приравнять к официальным членам советской делегации – или, возможно, он просто автоматически имел право присутствовать на конгрессе в качестве члена Союза советских писателей? В любом случае, его парижские знакомые – Эренбурги и Савичи – активно участвовали в организации этого мероприятия, и он смог встретиться со своими давними друзьями из СССР. Никитин пересказал впечатления А. Н. Толстого от встречи с ним, а Тихонов, впервые в жизни оказавшийся за границей, вспоминал, что Замятин, как и Цветаева, регулярно приходил на сессии конгресса. Он отметил, что тот вел себя уже не как уверенный в себе английский джентльмен, а как человек, переживший много неудач[578]. Интересно предположить, что Замятин, возможно, познакомился на конгрессе с Олдосом Хаксли или еще раз встретил Герберта Уэллса. Вероятно, он также входил в число тех пяти тысяч человек, которые, как Бабель, присутствовали на состоявшемся 30 июня официальном открытии нового бульвара Максима Горького в рабочем районе Вильжюиф на юго-востоке Парижа [Фрезинский 19966:166–168; Фрезинский 1998: 197]. В эти дни у него было много возможностей понаблюдать за своими товарищами-писателями из СССР и обдумать их положение. Общение с ними явно не убедило его в необходимости возвращения в Ленинград, и, возможно, именно этот конгресс склонил его к окончательному решению не возвращаться.

Той осенью в России произошли новые неприятные события. Сын и муж Ахматовой были арестованы, а позже освобождены [Fleishman 1990:193–194]. В октябре заболели мать и сестра Али Савич – она поспешила в Москву, чтобы ухаживать за ними, но затем ей было отказано в разрешении выехать, и в итоге она попала в ловушку. Эренбург пытался сделать все возможное, чтобы помочь Савичам; также они с Савичем освещали события в Испании в 1937 году. Но Аля оставалась в разлуке с мужем до 1939 года, когда он наконец присоединился к ней в СССР[579].

После антифашистского конгресса Замятин подумывал отдохнуть в сельской местности в Бельгии, но не нашел, у кого остановиться[580]. На шесть недель супруги вернулись в Бельвю, где они были так счастливы в прошлом году. 17 августа Анненков навестил их там, на вилле доктора Рубакина, а Замятин, просматривавший литературные журналы, сделал критические замечания о текущем состоянии советской культуры. Он праздно проводил время, так как только что закончил очередную работу для Оцепа (дальнейшие поправки к «Анне Карениной») и ничего нового не начинал [Анненков 1991, 1: 273–275]. Как он писал Куниной-Александер: «С начала августа – мы в Бельвю… <…> Погода, воздух, безлюдье, тишина, дятлы в парке – замечательные! Здесь – до начала сентября, и потом в проекте совместная поездка куда-нибудь (на юг) с Анненковым»[581]. Через несколько недель он сообщил Шаховской: «Лето окончилось, и Арденнские мои планы пошли прахом… <…> Сейчас – на старой квартире в Париже. Если не свяжусь с новыми кинематографическими работами – может случиться, что сбегу отсюда куда-нибудь на юг: засесть там в какой-нибудь средиземной дыре и писать»[582]. Эти планы путешествия на юг так и не осуществились, хотя Людмила, похоже, все же уехала на какое-то время, предоставив мужа самому себе. Слоним вспоминал: «…осенью 1935 года он жил в моей квартире, и мы почти каждый вечер вели долгие задушевные разговоры. Теперь я не только восхищался им как писателем, а и по-человечески привязался к нему» [Slonim 1959, XXIII]. 6 сентября рассказ Замятина «Лев» вышел в «Paris-Soir», а 9 октября еще одна, более значительная публикация, в «Marianne» – это был французский перевод «Пещеры» [BDIC, dossiers 54, ПО, 111]. После работы над киносценариями для Оцепа и Грановского 10 сентября он закончил еще один для В. Ф. Стрижевского[583].