Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

В начале 1936 года с вышедшей в «Правде» 28 января печально известной редакционной статьи «Сумбур вместо музыки», в которой был разгромлен Шостакович, начался очередной этап ущемления художественных свобод в СССР. За этим последовали публичное осуждение Булгакова и новый запрет его произведений. 9 апреля Горький ответил на происходящее своей последней большой статьей в защиту «формализма» [Fleishman 1990: 196–203]. Тем временем вслед за своей третьей статьей «Lettres russes» Замятин выступил с еще более откровенной критикой советской культурной политики. 24 мая он завершил работу над статьей «Actualites sovietiques» («Новости из Советского Союза»), первоначально предназначавшейся для газеты левого толка «Vendredi» («Пятница»), хотя она осталась неопубликованной и вышла в Нью-Йорке только в 1990 году. Это был его ответ на дискуссии, начавшиеся после нападок на Шостаковича:

Последний mot dordre [лозунг] в советской литературе – это борьба с «формализмом». Сигнал к атаке был дан статьей в московской «Правде». <…> Генеральное сражение разыгралось на нескольких собраниях писателей в Москве в середине марта. Одновременно словопролитные бои с «формалистами» проходили на собраниях художников, режиссеров, музыкантов.

Затем он дает объяснение термину «формализм», описывая стремящееся к ярким эффектам, но полное оригинальности творчество Мейерхольда и лингвистические исследования Шкловского, Тынянова и Эйхенбаума. Он подчеркивает, что в ходе недавних нападок в это понятие грубо включили все «левые» формы в искусстве. Почему это произошло? «Следует вспомнить, что литература в Советской России – это в некотором роде государственная служба, писатель считается обязанным служить тем же целям, которые ставит себе государство». Другими словами, «формалистами» были все те, кто не разделял утилитарного взгляда на литературу:

Мужества в защите своих позиций «формалисты» проявили очень мало: они не столько защищались, сколько каялись в своих «ошибках». Мазохистское покаяние, кажется, вообще надо включить в число основных свойств пресловутой ame slave [славянской души]. Эпидемии публичных покаяний за годы революции уже разыгрывались в советской литературе, часто представляя собою нечто, напоминавшее средневековые процессии флагеллантов.

Меня всегда удивляло, что старые, настоящие революционеры спокойно созерцали эти процессии.

Только Пастернак повел себя достойно, выступив против доводов, приводимых критиками «формализма». Замятин снова ссылался на высказанное в 1934 году Жаном-Ришаром Блоком мнение о важности литературы «для 5000», т. е. текстов, которые могут не понравиться массовому читателю, и, цитируя известную фразу, которой Сталин на совещании в октябре 1932 года охарактеризовал писателей, отмечал: «Если писатели – “инженеры человеческих душ”, то ведь лаборатория, эксперимент – необходимое условие работы инженера. И пусть из 1000 опытов удачным окажется только один: 999 неудачных не менее нужны, чем этот последний»[587]. В Москве, однако, преследования продолжались, и Пильняк, которого наряду с ним самим третировали с 1929 года, был вновь подвергнут открытым нападкам со стороны литературного истеблишмента. 28 октября его роман «Мясо», написанный в соавторстве с С. М. Беляевым, был публично осужден на заседании Союза писателей[588].

Из отправленного 24 мая Постникову в Прагу еще одного длинного письма Замятина видно, что литературная ситуация в России по-прежнему заботила его: