Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

Сегодня – первый по-настоящему весенний день, тепло и солнечно. Повеселей и на душе, хотя так, как будто, веселиться особенно нечему. Есть люди, которые радуются, что в России – колбасы, чины и ордена, а меня воротит от одного слова «орденоносный». Среди уважаемых писателей – все то же подхалимство. Срам: дождались до того, что «Правда» публично порет их за излишнее усердие! <…> Но эта порка – хороший знак: не вырастут ли и там из рабов – люди?

Тогда и мне можно будет работать там (если не будет поздно).

А пока сижу здесь, хотя Париж уже осточертел мне. <…> Большая часть зимы работа над романом (тот же мой «Атилла»), написана первая часть, но в результате, понятно, казна пуста. Опять кинематограф…

Печатаюсь помаленьку у французов, голландцев, сербов, американцев. У французов – больше всего. <…>

Людмила Николаевна – здравствует в Париже, который ей надоел* еще больше, чем мне.

Людмила вставила в это письмо звездочку и добавила приписку от себя: «ЕИ сочиняет как беллетрист: Париж совсем мне не надоел, наоборот, с каждым годом люблю его больше и больше» [RS 1996 II, 2: 508–514]. 1 июня, поддерживая, как обычно, семейную переписку с Булгаковым, она написала ему: «Около двух лет прошло (подумайте – 2 года!), как я получила Ваше последнее письмо. В нем Вы писали, что Елена Сергеевна собирается “возить Вас по Европам”, <…> а Елена Сергеевна до сих пор не исполнила своего намерения, и Вы все не едете». Она, по-видимому, не знала, что Булгаков недавно попал в опалу:

Не раз мечтали о достойной встрече Вас. Под гитару, как Николка в «Днях Турбиных», была бы исполнена в Вашу честь кантата (как замечательно поет Ваш Николка!), выпили бы ароматного густого бургундского etc., etc. Читали рецензии о «Мертвых душах», о «Мольере», т. к. имеем почти все московские газеты и журналы. <…>

Живем – неплохо. Париж с каждой весной люблю все больше и больше. И когда ЕИ поднимает вопрос о возможном переезде в Лондон – я протестую. Расстаться с этим изумительным городом, с «прекрасной Францией» – не хочется. Но ЕИ уже давно Париж поднадоел [Бузник 1989: 187–188].

В то лето Горький скоропостижно скончался при обстоятельствах, до сих пор вызывающих споры, причем некоторые считают, что к этой смерти приложили руку Сталин или органы безопасности. Андре Жид в это время находился в Москве и на похоронах произнес речь в честь покойного[589]. По-видимому, Замятин и Анненков были единственными из русских, кто выступал на поминках, организованных в Париже через несколько дней после смерти Горького (и все же даже Анненков считал, что Замятин наивно преувеличивал его «добрые дела»)[590]. В июле Замятин написал эссе, посвященное памяти писателя, которое было опубликовано 1 августа в «La Revue de France» под заголовком «Максим Горький»[591]. По случайному совпадению той осенью Жан Ренуар закончил снимать фильм «На дне» по сценарию Замятина и Жака Компанейца, в котором главные роли сыграли Жан Габен, Луи Жуве и Сюзи Прим. Официальная премьера «На дне» [на французском – «Les Bas-Fonds»] состоялась в начале декабря, и фильм получил хорошие отзывы в прессе[592], а в конце декабря был удостоен премии за «Лучший фильм 1936 года»[593]. Должно быть, Замятину было приятно, что после стольких лет того, что он считал скучной и тяжелой работой, он наконец поучаствовал в проекте, получившем широкое признание во Франции за свои художественные достоинства.