Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

7 октября он позвонил Анненкову, и они вдвоем сходили в ресторан отведать креветок и мидий. Однако М. Л. Слоним вспоминал, что в тот год здоровье его друга ухудшилось: «Осенью 1936 года меня вызвал его врач и сказал, что Замятин неизлечимо болен и что дни его сочтены: болезнь сердца, которая заставляла его неделями быть прикованным к постели, предвещала неизбежный конец» [Slonim 1959: xxv]. 16 ноября Замятин написал Куниной-Александер, что не может много работать. К этому времени его надежды быть опубликованным, по-видимому, сосредоточились главным образом на ней и Югославии:

Драматизацию «Островитян» – т. е. пьесу «Звонари» послал Вам в субботу заказным. Это – последний, имеющийся у меня, и, кажется, единственный в Европе экземпляр.

A propos [кстати]: «Островитяне» в начале 1937 г. появятся в одном из парижских revues [журналов] по-французски, «Север», который Вы собираетесь «осербить» или «охорватить» – уже офранцужен и тоже вскоре будет напечатан.

В заключение он писал: «Уже месяца 3 как привязались какие-то crises de coeur [боли в сердце], вожусь с докторами – надоело и не укладывается в программу»[594]. По всей вероятности, доктором, которого упоминает Слоним, был младший брат Булгакова Николай Афанасьевич, эмигрировавший во время Гражданской войны и много лет работавший в Париже. Николай написал брату, что весной 1934 года он встретился с Замятиным, и Булгаков, чьи периодические попытки поддерживать связь с Замятиными к тому времени сошли на нет, в ответном письме попросил сообщить их адрес. В 1935 году Николай еще посылал приветы от Замятина. 9 декабря 1936 года он писал брату: «Евгений Иванович жалуется на сердце, я его лечу и навещаю: он с женой шлют тебе привет»[595].

11 декабря на открытке с изображением горгулий собора Парижской Богоматери Замятин по-английски написал в Нью-Йорк Маламуту: «Созерцая Париж подобно этим химерам, я задаюсь вопросом, почему вы не написали мне ни строчки за весь прошлый год. Я пишу, чтобы напомнить [вам], что я все еще существую. <…> Вы читали “Возвращение из СССР” Жида?» Книга Жида, написанная после его летней поездки в Советский Союз, вышла в ноябре того же года и произвела фурор, так как в ней достаточно неожиданно для всех осуждалась тоталитарная природа советской системы; такой же сенсацией в свое время стало его внезапное обращение к коммунизму четырьмя годами ранее [Malmstad and Fleyshman 1987:148–149; Фрезинский 1998: 238]. Английский язык Замятина стал менее беглым и уверенным по сравнению с прошлым – может быть, на него повлияло изучение французского, или он просто плохо себя чувствовал. В ответном письме две недели спустя Маламут писал: «Я еще не читал книгу Андре Жида “Возвращение из СССР”, но, судя по злобным нападкам на нее в “Правде”, это довольно точное описание условий жизни в счастливой сталинской стране. Надеюсь, скоро прочитаю». Затем он подробно рассказывает о своем активном участии в «Американском комитете защиты Льва Троцкого»: «Хотя я и не троцкист, я сделал все, что мог, чтобы обеспечить его права как человека. <…> Наш комитет смог организовать ему убежище через посредничество Диего Риверы и других людей». Он описал противоречивые настроения американских рабочих на массовых митингах: они негодовали при упоминании Сталина, но при этом освистывали Макса Истмена, критиковавшего сталинский аппарат. Он продолжал: «Лайонс сейчас пишет свою автобиографию, которая стала исповедью о его жизни в России. Он оправдывается перед всеми порядочными людьми, извиняясь за то, что помог создать хорошую репутацию этому монстру Франкенштейна, который сейчас пожирает страну. Я прочитал все, что он успел написать, и считаю, что это очень честная книга»[596]. 15 декабря Замятин написал Куниной-Александер длинное, полное раздумий письмо: