Англичанин из Лебедяни. Жизнь Евгения Замятина (1884–1937)

В парижском архиве Замятина хранится элегантный альбом, обложка которого покрыта черной с позолотой тканью. Это безукоризненно составленное собрание содержит более 150 вырезок статей о нем, датируемых периодом с 1913 по 1923 год. Они начинаются с отдельных критических обзоров «Уездного» и передают то непосредственное и сильное впечатление, которое произвел Замятин как новый писатель. Некоторые критики говорили о том, что на его стиль повлиял неореализм Алексея Ремизова с его эксцентричным сочетанием славянских архаизмов и модернистских повествовательных техник, хотя сам Замятин впоследствии отрицал, что читал Ремизова, когда начал писать. Один московский рецензент совершил ошибку, которую повторят многие, написав, что при всем своем знании разговорного языка не известный никому Замятин, скорее всего, «…самородок. Человек, безусловно, не книжный, человек, вобравший в себя не премудрости печатного листа, а весь трепет и мощное дыхание жизни. Он пишет, как говорит». Б. М. Эйхенбаум, который писал о нем в июле 1913 года, был гораздо более проницателен по отношению к мнимому самоучке. Приветствуя новый и очень оригинальный талант, от которого многого можно было ожидать в будущем, он утверждал, что связь с творчеством Ремизова возникает не через подражание, а скорее из-за органического сходства подходов двух писателей к повествованию. Ремизов внимательно изучал русские сказки, чтобы добиться эпического повествовательного эффекта. В творчестве Замятина же автор просто отсутствует: «Не знаешь, что себе сам Замятин думает, и каким языком он сам говорит»[54].

1914 год начался хорошо: в двух первых выпусках издания Миролюбова «Ежемесячный журнал для всех» были опубликованы соответственно «Непутевый» и «Три дня (Из прошлого)». Там же Замятин опубликовал несколько рецензий на книги. Он продолжит поддерживать связь с этим журналом в течение нескольких последующих лет. В середине февраля по подсказке писателя А. Н. Толстого, с которым он незадолго до этого познакомился, Замятин написал Н. С. Ангарскому и предложил его московскому издательству готовый сборник своей прозы, в который входили «Уездное», «На куличках», «Непутевый», «Три дня» и «Девушка»[55]. Очевидно, он получил обнадеживающий ответ. Но 12 апреля в короткой записке к Ангарскому он попросил немедленно возвратить ему все посланные тексты [РО РГБ. Ф. 9. Карт. 1. Ед. хр. 49]. Осуществлению проекта помешал скандал, разразившийся в марте того же года из-за публикации в третьем номере «Заветов» повести «На куличках». В истории непростых отношений Замятина с властями это был первый литературный скандал. Как только номер вышел, все издание «Заветов» было изъято цензорами и «арестовано» из-за того, что сюжет повести нашли аморальным [BDIC, dossier 126]. В «На куличках» события развиваются на дальневосточной российской военно-морской базе во Владивостоке. Наивного молодого рассказчика из Тамбова потрясли и заинтриговали сексуальные привычки сурового офицера Шмита и его прекрасной крошечной жены Маруси. Он не может понять смысла ее замечания о том, что она любит даже жестокости Шмита, особенно когда видит, как путем шантажа ее принуждают переспать с генералом, а после ей приходится терпеть холод, побои и насилие Шмита. Убежать от него она не может, но при этом и не хочет, потому что понимает, что в жестокости мужа странным образом проявляется его глубокая страсть и любовь к ней, и страдания их обоюдны. В последних строках рассказа повествователь пытается залить печаль, натужно веселясь «…пьяным, пропащим весельем, тем самым последним весельем, каким нынче веселится загнанная на кулички Русь». В «Резолюции» от 11 марта 1914 года, принятой петербургским Комитетом по делам печати, было сделано следующее заключение: