Затем Тайный совет тщательным образом проинспектировал работу печатных станков. В правление Елизаветы с 1558 по 1579 год было напечатано 2760 книг, а с 1580 по 1603-й – 4370. Предположим, что размер среднего тиража поднялся до 1250 экземпляров, тогда на человека приходилось в среднем всего две книги при населении четыре с четвертью миллиона на протяжении жизни полутора поколений. Да, владельцы книг всегда составляли незначительное меньшинство населения. Однако печатное слово было потенциально взрывоопасным, особенно в то время, когда инфляция отправила целый ряд людей нового времени, скромных владельцев недвижимости, работать в судах, на приходских и гражданских должностях и даже в парламентских избирательных кампаниях. По этой причине Елизавета полностью сохранила принятые Марией меры цензурного надзора. Гильдия книгоиздателей и книготорговцев (The Stationers’ Company) контролировала около 50 лондонских печатных станков, подчиняясь инструкциям короны и Тайного совета. С 1586 года лицензии на печать отдельных произведений требовалось получать у архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского, которые поручали 12 «проповедникам и другим лицам» проверить представленные работы. За пределами Лондона официальное разрешение на работу имели только печатные станки университетов Оксфорда и Кембриджа. На самом деле немногие тайные советники и магистраты не согласились бы с памфлетистом 1653 года, который утверждал, что печатное дело было «вредной повивальной бабкой для проклятых неслухов, Греха в Церкви и Мятежа в Государстве. …Нужно принять столь же бдительные меры для предотвращения проступков и так же жестоко преследовать за них, как то требуется для самых опасных преступлений»[1049]
.Решающим фактором было распространение грамотности. Джон Растелл заметил, что с правления Генриха VII «весь народ нашего королевства получает большое удовольствие и посвящает много времени чтению на родном английском языке». Нет сомнений, что после 1485 года родной язык восторжествовал над латынью и французским: сочинения и переводы Мора, Элиота, Старки, Эшема и Флорио (особенно латинско-английский словарь Элиота) фактически удвоили словарный запас тюдоровского времени, создав английский эквивалент иностранных слов и словосочетаний. Новый Завет Тиндейла, созданные на его основе официальные переводы и «Книга общих молитв» Кранмера затем сформировали синтаксис, признанный как «библейский» английский язык. И наконец, первенство родного языка было закреплено почти повсеместным внедрением его в департаментах королевской администрации, за исключением протоколов заседаний судов казначейства, Суда королевской скамьи и Суда общегражданских исков. Английский язык эпохи Шекспира был обогащен этими событиями. Говорят, что Шекспир почерпнул из перевода Флорио «Опытов» Монтеня 750 новых слов[1050]
.Однако по вопросу о распространении грамотности историки расходятся во мнениях. В своей «Апологии» (Apology, 1533) Мор оценил, что «много больше, чем четверо из десяти, еще не умеют читать по-английски, а многие теперь слишком стары, чтобы идти в школу» – он, таким образом, считал грамотными примерно половину населения страны. В Кембриджшире в последние годы правления Елизаветы интерес к образованию охватывал некоторые деревни целиком, а количество изучавших Библию светских пуритан говорит о том, что базовые навыки чтения были распространены[1051]
. Сложно делать выводы, поскольку утверждается, что единственным поддающимся измерению показателем грамотности в то время было умение подписаться своим именем. На этом основании 80 % мужчин и 95 % женщин елизаветинского периода отнесли к неграмотным, хотя к 1642 году число неграмотных снизилось до 70 % и 90 % соответственно. Заявляется даже, что простые люди могли приспособиться к неграмотности и не ощущали это недостатком, поскольку унаследованная устная культура по-прежнему исполняла роль достаточной альтернативы[1052].