Яна, преодолевая смущение, повнимательнее вгляделась в «эгоиста» и «хулигана». Почему-то ей страстно захотелось, чтобы он действительно «похулиганил», чтобы захотел перевернуться – или вообще хоть чего-нибудь захотел! Но он лежал. И даже не кряхтел больше.
– Хотя... – засомневалась Люся, копаясь в одеялах, – это у него сопли, наверно... – Наконец, она выудила откуда-то из одеяльных складок мятую салфетку:
– Сморкайся. Сморкайся давай. Сморкайся...
Яна отвела взгляд. О том, что такие маленькие дети не сморкаются, знала даже она.
– Сморкайся, ну. Сморкайся...
Яна нетерпеливо затопталась.
– Уходишь? – повернулась к ней Люся, продолжая водить салфеткой у «хулигана» под носом. – Ты знаешь что... У тебя печенье – есть?
Яна быстро кивнула (слишком быстро! горло!..).
– Ну, неси! – скомандовала Люся. – Эти кашалоты его знаешь как любят! Особенно Философ...
Но печенья не оказалось. На кровати валялась только пачка. Пустая. И крошки – самые мелкие. Те, что покрупнее, – исчезли! «Вот заразка!..».
К Люсе Яна возвращаться не стала. Она легла и уставилась в потолок. Интересно, как это – быть Гошей? Лежать и смотреть, смотреть в этот самый потолок? И что же у него за болезнь такая? И что же у него за мама?..
7.
На ужин Яна решила сходить. Сначала не собиралась, но... Есть-то хотелось! Голод не тётка, как бы горло ни болело. К тому же был в этом болении и плюсик. Маленький – и такой, в котором Яна даже и себе, наверно, не призналась бы. Словами не призналась, а так – так-то, конечно, знала.
Дело в том, что Яна боялась заходить в столовую. Да, боялась. Почему-то там – практически каждый раз – происходили какие-то глупые бои. Бои за место – за стул, за стакан, за чашку, за то, чтобы локоть на стол поставить или хлеб со стакана на стол переложить. За стулья цеплялись как в последний раз (хотя их вполне хватало, только некоторые были расшатанными), локти спихивались, хлеб, если не лежал на стакане, исчезал (если лежал – тоже!), и вовсе не потому что кто-то по хлебу соскучился. А просто – «И снова бой, покой нам только снится!»...
Если этот бой кого-то и веселил, то не Яну. Когда в первый раз пропал её хлеб, она растерялась до того, что едва ни ушла. Она не могла понять, шутка это, случайность или «злонамерение». И если «злонамерение», то насколько злое. Потом оказалось, что она ещё и сидит на чужом стуле...