Анхен и Мари. Прима-балерина

Господин Самолётов подошёл к начальнику и молча преподнёс ему несколько писем – нашёл в одном из ящиков стола. Дознаватель вытащил из кармана пенсне, водрузил его на кончик носа, просмотрел записки бегло и, улыбаясь, уставился на господина Потапова. Балетмейстер стоял у окна и нервно закручивал кончик уса.

– Что Вы на меня так смотрите?! – не выдержал он напряжённого молчания.

– Смотрю на Вас и удивляюсь, – сказал господин Громыкин.

– Чему же?

– Прикидываю, как далеко Вы зайдёте в своей брехне. Мы нашли любовные записки к Вам, – сказал сыщик и бросил бумаги на стол. – И писала их явно не супруга, данная Вам Богом. Здесь не только от Вашей протеже. Тут три разных почерка. И поверьте мне на слово – сличим и установим, кто сие писал. Сличим и установим.

Мариус нисколько не сомневался в этом. Он прошёл к столу и сел в кресло, опустив голову так, как будто рассматривал свои колени.

– Хорошо. Я признаюсь. С примой… тоже… вступал… так сказать…, – никак не мог закончить фразу балетмейстер.

– Блудил, – подсказал ему дознаватель.

– Да, – обречённо согласился Мариус.

Балетмейстер поднял голову.

– С ней я не хотел. Право слово! Но она же чистая бестия. Ненасытная была как медведь после зимней спячки. Проходу не давала. Ей Богу, не вру! – выпалил он.

Мариус помолчал и продолжил спокойнее.

– Хорошо. Я спал с ней, да, но зачем мне её убивать? Скажите, зачем?

– Как это зачем? – удивился его вопросу дознаватель и всё объяснил легко и просто. – Со старой любовницей ты, мил-человек, поругался – она не хотела уходить подобру-поздорову, и тогда ты решил её отравить, чтобы на её место поставить молодую и послушную.

Городовые, продолжавшие обыск, оглянулись на хозяина кабинета с осуждением. Один даже укоризненно покачал головой.

– Но я же ссорился с ней как с балериной, а не из-за амурных дел. Просто хотел, чтобы выполняла распоряжения главного балетмейстера. Вот и подселил к ней Элечку Черникину.

– Доктор Цинкевич забирайте чашку, бокал и вон ту сахарницу в буфете тоже возьмите. Не побрезгуйте моим советом. Возьмите, да, – сказал господин Громыкин. – И проверьте сахар. Мало ли что.

Мариус опередил господина Цинкевича, подлетел к буфету, открыл сахарницу, схватил ложечку и демонстративно начал поглощать сахар.

– Я – не отравитель. Вот! Смотрите, – прокричал балетмейстер, надсадно хрустя сахаром на зубах.

– Вы задержаны, господин Потапов. Ребята, городовые, забирайте его в участок. Задержаны, да, – как маленькому ещё раз повторил дознаватель.

* * *

Фёдор Осипович Громыкин жил с семьёй в добротном двухэтажном доме с небольшой мансардой в респектабельном районе Санкт-Петербурга. Впрочем, особой его заслуги тут не было. Дом этот он, сирота горемычная, получил в приданое за супругу свою, прямо сказать, красотой обделённую. Да что ему красота-то? С лица воду не пить. Тесть, полковник в отставке, пристроил дочь в надёжные руки, да вскорости и упокоился с миром.

Когда-то дом наполняли звонкие женские голоса – шутка ли пять девиц и матушка под одной крышей уживались. Теперь же почти не бывало склок и скандалов, ибо старшие дочери благополучно вышли замуж, разъехались кто куда и навещали родителей лишь по большим праздникам. Вот тогда опять становилось шумно.

– Фёдор Осипович, ты часом не ошалел? – вместо приветствия спросила Александра Николаевна густым басом, едва дознаватель вошёл в гостиную. – Почто так поздно домой возвращаешься?

Супруга, грузная и грозная, стояла, уперев руки в бока, и демонстративно смотрела на часы с маятником, стоящие в углу.

– Прости великодушно, матушка, дела задержали, – виновато, как нашкодивший мальчишка, сказал Фёдор Осипович, подошёл к супруге и облобызал её трижды. – Прости.

Щёточка усов Александры Николаевны щекотала его губы.

– Девочки спать не ложились, всё спрашивают, где батюшка, где он, а он и носа не кажет, – продолжала супруга, но голос чуть потеплел.

– Вот он я, – сказал Фёдор Осипович и хлопнул себя по груди.

– Папа! – забежала в гостиную Дуняша и кинулась к отцу на шею. – Папа приехал!

– Явился – не запылился, – проворчала вошедшая Настя, встала подле матери и посмотрела на отца исподлобья.

На содержании господина Громыкина оставались ещё две дочки – младшая Евдокия, одиннадцати лет отроду, и средняя Анастасия, двадцати лет отроду. Как матушка и батюшка ни старались, но выдать замуж третью по старшинству дочь не получалось. Мало того, что девица не блистала красотой, так ещё и нрава была дурного – в мать уродилась, не иначе.

– Голодный, поди? – спросила Александра Николаевна одновременно участливо и строго.

Как будто в том, что он голоден, тоже была его вина перед ней. Дознаватель молча кивнул.

– Настя, распорядись на кухне, чтобы ужин Фёдору Осиповичу подали, – попросила мать.

Господин Громыкин уселся за массивный ореховый стол. Дуняша пристроилась рядом, положив на отца голову.

– Что за дела тебя задержали, друг мой? – всё также строго спросила Александра Николаевна.

– С самого утра нет мне никакого житья от начальника, будь он неладен! – в сердцах сказал Фёдор Осипович и расстегнул ворот рубашки. – С самого утра!