Анхен и Мари. Прима-балерина

Домовладелица в чепце и шубке-ротонде на соболином меху прогуливала белого пуделька. Тот заливисто приветствовал знакомую ему Анхен и малознакомого мужчину – он был рад всем.

– Серафима Савельевна, Вы прекрасно выглядите сегодня. Впрочем, как всегда, – сказал господин Самолётов и поцеловал старушке руку.

Дама зарделась.

– Ой, не шутите так, юноша. А то ведь я могу принять шутку за правду, – заулыбалась госпожа Вислоушкина.

– Побойтесь Бога! Какие шутки? – деланно удивился он.

– Смотрите, Анна Николаевна, будете привередничать, уведу я у Вас кавалера, – захихикала домовладелица, будто сухие сучья в лесу затрещали под ногами.

– Иван Филаретович, а Вы не теряйтесь. Невеста-то у нас с приданным. Один дом чего стоит. До свидания! Всего хорошего!

Анхен развернулась и ушла, оставив делопроизводителя наедине с госпожой Вислоушкиной. Пусть отдувается!

– Умеешь делать комплименты, умей и бабушек любить! – пела она, поднимаясь по широкой, основательной лестнице с коваными перилами на свой этаж.

Дверь открыла недовольная Акулина. Впрочем, она всегда была в дурном настроении. Анхен не особо обращала на это внимание. Однако звуки, доносившиеся из гостиной, её обескуражили. Мари музицировала. И это был пасторальный Бетховен.

– Ты не устаешь меня удивлять, Мари, – вместо приветствия сказала Анхен. – Бетховен? Ты не уважала его никогда. Не отдавала дань его таланту. Здравствуй, моя хорошая!

Это было уже обращено не к сестре, а к любимице – черноухой крольчихе Джоконде, прискакавшей из-под стола, где она пряталась от заунывной мелодии.

– Совсем тебя она не любит. Обижает девочку мою, мучает её в особо жестокой форме – играет на фортепьяно тоскливые этюды. Ну, ничего! Мы будем прогонять сейчас печаль и грусть, и всё такое!

Барышня схватила крольчиху на руки и закружилась с ней по комнате.

– А что мне играть? Не господина же Чайковского, – бесцветно ответила Мари.

Впрочем, она прервала музицирование и обернулась к сестре.

– А почему нет? – удивилась Анхен.

– Нет, – замотала головой Мари. – Теперь Пётр Ильич у меня будет ассоциироваться с кровью на балетной пачке. Только начинаю вспоминать вчерашний вечер, и сразу дурнота подступает к горлу. И ещё эта музыка на фоне убийства. Нет, нет, господин Чайковский у меня теперь запятнан кровью.

– Вот видишь, милая Джоконда, как можно в опалу попасть, – пропела Анхен на манер оперы, обращаясь к крольчихе.

Дурашливое пение прервал дверной звонок.

– Кто это так поздно? – испуганно спросила Мари.

Хорошие вести ночью не приходят в гости.

– Принесла кого-то нелёгкая, – проворчала Акулина, шаркая домашними туфлями по вытертому паркету в сторону прихожей. – И ходють, и ходють. Житья нет никакого. Спать пора, а они всё ходють.

Старая нянька открыла входную дверь и спустя пару минут привела в гостиную светловолосую барышню с покрасневшими, большими, как чайные блюдца, глазами.

– Это к вам, барышни. Вот, – сказала Акулина.

А к кому же ещё могли прийти гости? Ну не к ней же. Право слово, смешно. Ох, уж эта Акулина.

– Ариадночка! Милая! Какими судьбами? – первая опомнилась Мари и бросилась к гостье на шею.

– Сто лет тебя не видели, и вот такая встреча, – удивилась Анхен и добавила, взглянув на массивные напольные часы. – В такое время.

Ариадна когда-то училась вместе с сёстрами-близнецами в Смольном институте благородных девиц, а потом, как это часто водится, их пути разошлись, и они потеряли друг друга из вида.

– Мне нужна ваша помощь, – сказала Ариадна и зарыдала на плече у Мари. – По-мо-ги-те!

Анхен не растерялась, оторвала рыдающую от Мари и усадила её на стул у прямоугольного стола, освещённого голубой керосиновой лампой.

– Акулина, чаю! Немедля! – крикнула Анхен онемевшей от увиденной сцены служанке.

– Чаю? – переспросила Акулина.

– Человеку плохо. Не видишь что ли ты? – укорила её Анхен.

Она налила воды из графина в стакан и насильно принялась поить бывшую однокурсницу. Та пила, захлебываясь водой и слезами.

– Теперь рассказывай. В час столь поздний какое горе к нам привело тебя? – потребовала Анхен, как только Ариадна успокоилась и задышала ровно.

– Мой муж, – начала она, всхлипывая. – Он арестован.

– Как?! За что?! – спросила Мари.

– Ты замужем? – удивилась Анхен.

Ах, впрочем, что за глупые вопросы. Все их однокурсницы повыскакивали замуж давным-давно, только они с сестрой всё маялись в девичестве.

– Он очень хороший человек. Он не виноват, – обеим ответила Ариадна.

Слёзы у неё вмиг высохли, и она смотрела на сестёр огромными глазами-блюдцами так, будто именно от них зависела судьба её и неизвестного им мужчины, арестованного совершенно случайно.

– Ну, почему ты к нам пришла? Тебе не в силах мы помочь, – заявила Анхен, не выслушав.

– Ты ведь в полиции служишь, Анхен. Я знаю. Мне сказали, – ответила Ариадна, будто бы обвиняя её в чём-то.

– Я художником там служу. Подозреваемых портреты я рисую, – пояснила Анхен.

– Но в полиции же? – не унималась Ариадна.

– А за что его арестовали? – спросила Мари.

– Обвиняют в убийстве балерины. Но сие неправда!

– Твой муж Мариус Потапов? – догадалась Анхен.