Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Павел Крючков: Никоим образом не собирался я говорить то, что сейчас скажу. И не сказал бы, если бы не услышал прозвучавшего сейчас со сцены. Так сложилось, что мы действительно команда и я, как младший, всегда советуюсь с Анатолием Генриховичем при выборе записей. Рассказываю, что приготовили мы с сотрудниками отдела звукозаписи Литмузея, что нашли в других местах для этого дня. Сегодня первый раз за эти годы я не сказал Найману, какие стихи будут звучать. Только общий контур был нам известен. И – удивительное совпадение, я пребываю в изумлении и радости. А вдуматься – так и должно было произойти.

Но все по порядку. Действительно, следовало ожидать, что сегодняшнее прослушивание выстроится вокруг книжки «Вечер», что было бы правильно и разумно услышать, как Ахматова читает стихи из этой книги. Но сверх этого мы, например, услышим запись, которую вообще никто не слышал, и это даже не совсем голос человека, а, как я говорил в прошлый раз, «эхо эха» его голоса, запись из двадцатого года. Мы попробуем в честь Ахматовой разобрать слова поэта Михаила Кузмина, автора предисловия к книге «Вечер», услышать кусочек его живого голоса. Помогать мне будет Даниил, мы условились обмениваться знаками, потому что есть большой риск не услышать того, что сейчас прозвучит.

Но начнем давайте, как и положено, двумя стихотворениями, входившими и в самые первые издания и которые Ахматова неизменно включала в тот раздел своих сборников, который назывался по названию этой книги «Вечер». Она его расширяла, меняла, но эти два стихотворения оставались неизменно.

Голос Ахматовой:

Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.

«…»

Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идет.

И всегда, всегда распахнут

Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.

Даже девочка, что ходит

В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.

Щеки бледны, руки слабы,

Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.

Но она уже не ловит

Их привычною рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.

Павел Крючков: Это стихотворение «Рыбак», из самых известных и популярных. А теперь я хочу включить голос человека, которого – здесь есть люди, вот на этом пространстве, – которые его знали лично. Со дня его кончины прошло 40 с небольшим лет, а познакомился он с Ахматовой как раз в год выхода этой книжки. Первый раз он написал о ней статью в 21-м году – «Две России – Ахматова и Маяковский». А в 60-е – эссе под названием «Читая Ахматову». Это Корней Чуковский. Данила, пожалуйста.

Голос Корнея Чуковского:

Я познакомился с Анной Ахматовой в 1912 году. Помню ее тоненькой, очень похожей на девочку, и могу засвидетельствовать, что уже тогда, в годы ее первых стихов, она была все так же мужественна, верна себе и величава. Когда появились ее первые книжки, меня, я помню, больше всего поразила четкость ее поэтической речи, конкретность, осязаемость всех ее зорко подмеченных, искусно очерченных образов. В сущности, ее стихотворения очень часто бывают новеллами, повестями, рассказами со сложным сюжетом, которые приоткрываются для нас на минуту одним каким-нибудь намеком, одним многоговорящим незабываемым образом. Ее стихи о канатной плясунье, о рыбаке, в которого влюбилась продавщица камсы, о женщине, бросившейся в замерзающий пруд, – все это сюжетные рассказы, сгущенные в тысячу раз и каким-то образом преображенные в лирику. Этот лаконизм поэтической речи, эта конкретность, осязаемость, вещественность образов, эта непростая простота языка, доступная лишь большим мастерам – все это резко отличало Ахматову от поэтов предыдущей эпохи, которые тяготели к расплывчатым символам, туманным и зыбким абстракциям. Поэтому в первое десятилетие нашего века ее поэзию встретили так радушно и радостно.

Павел Крючков: Ну вот, а сейчас попытаемся сделать совершенно невозможную вещь. Вообще, слушать запись, не видя изображения, – это странное занятие, но как-то получается. Я скажу предисловие и прочитаю стихотворение, затем – что осталось от голоса Михаила Кузмина.