Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Другой пример. В 50-х годах Ахматова оставила в записной книжке биографический набросок: с конца XIX века меньше всего изменилась одежда и больше всего способы передвижения. Но где-то в 63-м я от нее услышал: «Очень переменилась одежда, неожиданно и быстро. Я не могу представить себе Колю одетым, как вы, в куртку и свитер». Запись об одежде как будто противоречит этой реплике, однако в действительности в них речь идет о разных вещах. В записи – о том, что если современного человека нетрудно представить себе вышедшим на люди в дедушкином пальто, то едущим в шарабане среди автомобилей невозможно. Реплика же – непосредственное сравнение мод и живых фигур. И фигуры выбраны опять-таки из кругов, сопоставляемых в ее сознании: молодых поэтов 1910-х годов, как их запечатлела ее память, и тех, которых она видит перед собой через полстолетия.

Косвенное подтверждение ее интереса именно к нам, двадцати-с-чем-то-летним, я получил там, где не мог предположить. Я был захвачен врасплох и обескуражен скандалом, который, не желая того, спровоцировал. Дело было в квартире Маргариты Алигер, где Ахматова короткое время обреталась. Я навестил ее и был приглашен хозяйкой к обеду. К столу вышли еще две дочери Алигер и украинский поэт, я не запомнил его имени. В этот день на сценарные курсы, которых я в то время был слушателем, приходил Борис Слуцкий, рассказывал нам о социальной роли современной поэзии. Сделал упор на том, как вырос спрос на стихотворные сборники. 50-тысячные тиражи не удовлетворяют его, а всего полвека назад «Вечер» Ахматовой вышел тиражом 300 экземпляров. Он сказал: «Она мне рассказывала, что перевезла его на извозчике одним разом». В середине обеда, скучного и неживого, в большой холодной комнате, я, как мне показалось, к месту пересказал его слова. «Я? – воскликнула Ахматова. – Я перевозила книжки? Или он думает, у меня не было друзей-мужчин сделать это? И он во всеуслышание говорит, будто это я ему сказала?» «Анна Андреевна! – накладываясь на ее монолог, высоким голосом закричала Алигер. – Он хочет поссорить вас с нашим поколением». Он был я. Но эта мысль показалась мне такой нелепой, что я подумал, что тут грамматическая путаница. Я не собирался ссорить Ахматову со Слуцким, и меньше всего мне приходило в голову, что Слуцкий и Алигер одного поколения, вообще одного чего-то. Но в картине мира старших я был представителем поколения, которое Ахматова предпочла им.

Историю «Вечера» сама она передает так: «В зиму 1910–1911 годов я написала стихи, которые составили книгу «Вечер». 25 марта вернулся из Африки Гумилев, и я показала ему эти стихи. Стихи я писала с 11 лет, совершенно независимо от Николая Степановича. Пока они были плохи, он со свойственной ему неподкупностью и прямотой говорил мне это. Затем случилось следующее: я прочла в Брюлловском зале Русского музея корректуру «Кипарисового ларца» <Анненского>, когда приезжала в Петербург в 1910 году. И что-то поняла в поэзии. В сентябре Николай Степанович уехал на полгода в Африку, а я за это время написала то, что примерно стало моей книгой «Вечер». Когда Гумилев вернулся, он спросил меня, писала ли я стихи. Я прочла ему все сделанное мною, и он по их поводу произнес: «Ты – поэт, надо делать книгу». Слова, от которых, по-видимому, никогда не отказался. «Эти бедные стихи, – продолжает Ахматова, – пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз (если я видела все контрафакционные издания). Сама девочка, насколько я помню, не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны. Чтобы не расстраиваться. От огорчения, что «Вечер» появился, она даже уехала в Италию весной 1912 года, а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые, у них не выходит книжка».

Существует еще один апокриф: Ахматова так надоела Гумилеву жалобами на то, что должна выпускать книжку с такими плохими стихами, что он сказал: «Вставь для улучшения «Анчар» <то есть пушкинский> и успокойся». Не упустим из вида и то, что в этом году исполняется 100 лет самому имени Ахматова. Она рассказывала, что, опубликовав стихи под именем Анна Горенко, услышала от отца, который не принимал ее опыты всерьез и не больно-то ценил: «Я тебе запрещаю так подписываться, не хочу, чтобы ты трепала мое имя». Тогда, как пишет ее современница, она стала «Анна Ахматова», и этот псевдоним вписала в лучшие страницы русской поэзии. Не отказалась от него и позже, когда вышла замуж за Гумилева.