Анна Каренина

огнями свеч белизною скатерти, серебром самовара и прозрачным фарфором

чайного прибора.

Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью

незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, - у

самовара с хозяйкой и на противоположном конце гостиной - около красивой

жены посланника в черном бархате и с черными резкими бровями. Разговор в

обоих центрах, как и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый

встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая, на чем

остановиться.

- Она необыкновенно хороша как актриса; видно, что она изучила

Каульбаха, - говорил дипломат в кружке жены посланника, - вы заметили, как

она упала...

- Ах, пожалуйста, не будем говорить про Нильсон!

- Про нее нельзя ничего сказать нового, - сказала толстая, красная, без

бровей и без шиньона, белокурая дама в старом шелковом платье. Это была

княгиня Мягкая, известная своею простотой, грубостью обращения и прозванная

enfant terrible. Княгиня Мягкая сидела посередине между обоими кружками и,

прислушиваясь, принимала участие то в том, то в другом. - Мне нынче три

человека сказали эту самую фразу про Каульбаха, точно сговорились. И фраза,

не знаю чем, так понравилась им.

Разговор был прерван этим замечанием, и надо было придумывать опять

новую тему.

- Расскажите нам что-нибудь забавное, но не злое, - сказала жена

посланника, великая мастерица изящного разговора, называемого по-английски

small-talk, обратясь к дипломату, тоже не знавшему, что теперь начать.

- Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, - начал он с

улыбкою. - Но я попробую. Дайте ему. Все дело в теме. Если тема дана, то

вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого

века были бы теперь в затруднении говорить умно. Все умное так надоело...

- Давно уж сказано, - смеясь, перебила его жена посланника.

Разговор начался мило, но именно потому, что он был слишком уж мил, он

опять остановился. Надо было прибегнуть к верному, никогда не изменяющему

средству - злословию.

- Вы не находите, что в Тушкевиче есть что-то Louis XV? - сказал он,

указывая глазами на красивого белокурого молодого человека, стоявшего у

стола.

- О да! Он в одном вкусе с гостиной, от этого он так часто и бывает

здесь.

Этот разговор поддержался, так как говорилось намеками именно о том,

чего нельзя было говорить в этой гостиной, то есть об отношениях Тушкевича к

хозяйке.

Около самовара и хозяйки разговор между тем, точно так же поколебавшись

несколько времени между тремя неизбежными темами: последнею общественною

новостью, театром и осуждением ближнего, тоже установился, попав на

последнюю тему, то есть на злословие.

- Вы слышали, и Мальтищева, - не дочь, а мать, - шьет себе костюм

diable rose.

- Не может быть! Нет, это прелестно!

- Я удивляюсь, как с ее умом, - она ведь не глупа, - не видеть, как она

смешна..

Каждый имел что сказать в осуждение и осмеяние несчастной Мальтищевой,

и разговор весело затрещал, как разгоревшийся костер.

Муж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр,

узнав, что у жены гости, зашел пред клубом в гостиную. Неслышно, по мягкому

ковру, он подошел к княгине Мягкой.

- Как вам понравилась Нильсон? - сказал он.

- Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, - отвечала

она. - Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в

музыке. Лучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про ваши майолики и

гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?

Хотите, я вам покажу? Но вы не знаете толку.

- Покажите. Я выучилась у этих, как их зовут... банкиры... у них

прекрасные есть гравюры. Они нам показывали.

- Как, вы были у Шюцбург? - спросила хозяйка от самовара.

- Были, ma chere. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что

соус на этом обеде стоил тысячу рублей, - громко говорила княгиня Мягкая,

чувствуя, что все ее слушают, - и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо

было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были

очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов.

- Она единственна!- сказала хозяйка.

- Удивительна! - сказал кто-то.

Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и

секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила хотя и не

совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где

она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня

Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так

действовало, и пользовалась этим.

Так как во время речи княгини Мягкой все ее слушали и разговор около

жены посланника прекратился, хозяйка хотела связать все общество воедино и

обратилась к жене посланника:

- Решительно вы не хотите чаю? Вы бы перешли к нам.

-. Нет, нам очень хорошо здесь, - с улыбкой отвечала жена посланника и

продолжала начатый разговор.

Разговор был очень приятный. Осуждали Карениных, жену и мужа.