«Анна Каренина»

«Оглядевшись в полусвете денника, Вронский опять невольно обнял одним общим взглядом все стати своей любимой лошади. Фру-Фру была среднего роста лошадь и по статям не безукоризненная. Она была вся узка костью; ее грудина хотя и сильно выдавалась вперед, грудь была узка. Зад был немного свислый, и в ногах передних, и особенно задних, была значительная косолапина… Как только Врон-

ский вошел к ней, она глубоко втянула в себя воздух и, скашивая свой выпуклый глаз так, что белок налился кровью, с противоположной стороны глядела на вошедших, потряхивая намордником и упруго переступая с ноги на ногу.

— Ну, вот видите, как она взволнована, — сказал англичанин.

— О, милая! О! — говорил Вронский, подходя к лошади и уговаривая ее.

Но чем ближе он подходил, тем более она волновалась»

(ч. 2. XXI)

Перспективно, а? Очень перспективно! У них явное взаимное влечение. Вспомним также, как Вронский горевал, когда сломал своей любимой лошади спину. Возможно, тут дело не в одном проигрыше, тут, можно сказать, потеря любимой… Но Толстой не развивает эту линию — так и читателя взволновать недолго, а его роман рассчитан на самую благопристойную публику. А ведь на публику эту бессмысленно рассчитывать — она и в «Анне Карениной» отыщет кучу всего непри­стойного. В конце концов это та самая публика, которая и осудила Анну. Впрочем, читать об Анне — это не то же самое, что осуждать Анну. Прочитав, можно даже пожалеть бедняжку — это тоже будет такая вполне себе благопристойная жалость по отношению к заблудшей душе.

Апофеозом же семейственной благопристойности является следующая сцена:

«На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо»

(ч. 6. II)

Мда-а-а-а… Ну знаете, это уже слишком! Слишком, знаете ли. Давайте про варенье, про распашонки, про всякие милые семейные дела. А жизнь — где жизнь во всей ее непристойной наглядности и противоречивости? Не в варенье же! Нет, это варенье с водой и без воды меня просто из себя выводит, не могу равнодушно читать эту сцену… А ведь где-то рядом в это время ходит Левин и подумывает о самоубийстве — вот она, жизнь-то, какова! А они варенье варят!