Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Она все ниже и ниже склоняла голову и не знала, что она отвтитъ на приближающееся. И еще ничего не случилось, но ей всей душой было жалко его — и себя.

— Можетъ быть, я съумасшедшій и надюсь на то, чего нельзя. — Лицо его длалось все мрачне и мрачне. — Я пріхалъ за тмъ, чтобы предложить вамъ себя, свою руку, свою любовь. — А ... быть моей женой.

Онъ поглядлъ на нее изъ-подъ опущенныхъ бровей такъ, какъ будто ждалъ только отказа. Она тяжело[508] дышала, не глядя на него; но какъ только онъ замолкъ, она подняла свои[509] свтлые, ясные глаза прямо на него и, увидавъ его[510] холодное, почти злое выраженіе, тотчасъ же отвчала то, что непосредственно пришло ей.

— Ахъ, зачмъ вы это говорите. Я не... Это нельзя, это невозможно, простите меня...

Онъ видлъ, что она съ трудомъ удерживаетъ слезы. <Какъ онъ сидлъ, такъ и остался, ухватясь обими руками за ручки креселъ и уставившись за уголъ висящаго со стола ковра, и на лиц его остановилась злая усмшка надъ самимъ собой.

«Еще бы, какже это могло быть?»[511] думалъ онъ, не поднимая глазъ, сидя неподвижно передъ ней и чувствуя, какъ, точно волны, наплывала и сплывала краска на его лиц.

Молчаніе продолжалось съ секунду. Наконецъ онъ поднялъ глаза. Онъ сказалъ:

— Простите меня, — и хотлъ встать, но она тоже начала говорить:[512]

— Константинъ Дмитричъ, будьте великодушны,[513] я такъ привыкла смотрть на васъ какъ на друга...

— Не говорите, — проговорилъ отрывисто, всталъ[514] и хотлъ уйти.

Но въ это самое время вышла Княгиня,[515] недовольная, но улыбающаяся своей четверговой улыбкой. Она сла и тотчасъ же спокойно начала говорить о томъ, что ей не было интересно и потому не могло быть ни для кого интересно. Онъ слъ опять, ожидая прізда гостей, чтобы ухать незамтно.[516]

Минутъ черезъ пять вошла пріхавшая подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замужъ, извстная умница и болтушка Графиня Нордстонъ.

Графиня Нордстонъ была сухая, желтая, съ черными блестящими глазами,[517] болзненная и нервная женщина. Она любила Кити всей силой своей души, восхищалась, гордилась ею.[518] Любовь ея къ Кити, какъ всегда любовь замужнихъ къ двушкамъ, выражалась только въ одномъ — въ желаніи выдать Кити по своему идеалу счастья замужъ. Левинъ, котораго она часто у нихъ видала, прежде былъ ей противенъ и непріятенъ, какъ[519] что то странное и чуждое, но теперь, когда онъ мшалъ ея плану выдать Кити за Удашева, она еще боле не благоволила къ нему. Ея постоянное и любимое занятіе при встрч съ нимъ состояло въ томъ, чтобы шутить надъ нимъ.

— Я люблю, когда онъ съ высоты своего величія смотритъ на меня и или прекращаетъ свой умный разговоръ со мной, потому что я глупа и мн не по силамъ, или онъ снисходитъ до меня; я это очень люблю: снисходить. Я очень рада, что онъ меня терпть не можетъ.

Она была права, потому что дйствительно Левинъ терпть не могъ и презиралъ ее за то, чмъ она[520] гордилась и что въ достоинство себ ставила, — за ея утонченное свтское образованіе.[521] «Какъ он не понимаютъ, — думалъ онъ часто про нее, — что эту свтскую притворную манеру мы[522] любимъ въ женщинахъ привлекательныхъ. Это покровъ таинственности на красот; а она, эта дура (Левинъ былъ всегда рзокъ въ своихъ мысляхъ), безъ красоты, безъ граціи, даже безъ здоровья, думаетъ этой то слабостью, свтскостью, безъ прелести, щеголять одною ею».

Между Нордстонъ и Левинымъ существовало то нердко встрчающееся въ свт отношеніе, что два человка, оба хорошіе и умные, презираютъ другъ друга всми силами души, презираютъ до такой степени, что не могутъ даже серьезно обращаться другъ съ другомъ и не могутъ даже быть оскорблены одинъ другимъ.

Графиня Нордстонъ тотчасъ же накинулась на Левина.

— А! Константинъ Дмитричъ! Опять пріхали въ нашъ развратный Вавилонъ, — сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая прошлогоднія еще его слова, что Москва есть Вавилонъ. — Что, Вавилонъ исправился или вы[523] испортились, — прибавила она, съ[524] усмшкой оглядываясь на Кити.

— Я очень польщенъ, Графиня, тмъ, что вы такъ помните мои слова, — отвчалъ Левинъ, сейчасъ же по привычк входя въ свое шуточное враждебное отношеніе къ Графин Нордстонъ. — Врно, они на васъ очень сильно дйствуютъ.

— Ахъ какже, я все записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась, а я здила утро къ своимъ друзьямъ.

И она начала разговоръ съ Кити. Левинъ собрался встать и уйти. Какъ ни неловко это было, ему все таки легче было сдлать эту неловкость, чмъ остаться весь вечеръ и видть Кити тоже мучающуюся, изрдка взглядывающую на него и избгающую его взгляда. Онъ хотлъ встать, но Княгиня замтила, что онъ молчитъ, и обратилась к нему.

— Чтожъ, вы надолго пріхали въ Москву? Вдь вы, кажется,[525] мировымъ земствомъ занимаетесь, и вамъ нельзя надолго.

— Нтъ, Княгиня, я ужъ этимъ не занимаюсь, — сказалъ онъ безъ улыбки. — Я пріхалъ на нсколько дней.[526]