Annularis (СИ)

— Господи, да… — выдохнул в ответ Уолкер, прикусывая губу, — просто я… не могу понять, мне слишком больно или слишком хорошо, — он хохотнул — как-то с придыханием — и Микк, подтянувшись вверх, снова поцеловал его.

Ему нравилось целовать Аллена. В такие моменты в нем все будто оживало, согревалось, дрожало как натянутая тонкая леска.

Он таял.

Все барьеры, так тщательно накладываемые Семьёй, рушились и стекали по нему чёрной противной жижей, чтобы навсегда затеряться где-то в земле.

И Тики готов был на руках Аллена носить — лишь бы эта жижа продолжала стекать по коже, лишь бы весь этот яд и вся слизь покинули его.

Лишь бы чувствовать эту лёгкость в теле.

Аллен мелко задрожал, запрокинув голову, и Микк спустился дорожкой поцелуев по шее к груди, продолжая прерванное занятие.

Вместе с болью у его мальчика проснулась и ужасная чувствительность. Большую часть времени это доставляло неудобства: соски у него ныли постоянно, любая одежда доставляла дискомфорт, а в итоге Уолкер вообще решился на специальные накладки, созданные для беременных женщин (и при этом матерился не переставая, да ещё и краснел от осознания этой необходимости), но иногда это было небольшим плюсом.

Например, сейчас.

Аллен реагировал на разные прикосновения по-разному, и не всякое прикосновение приносило ему боль. А Тики знал, как облегчить его муку, заставив его лезть на стену от… от диаметрально противоположного чувства. Не то чтобы Микк был знатоком ласк в принципе, но он знал, где прикоснуться, как нажать и погладить, чтобы его мальчик отрывисто застонал и сам к нему потянулся. Чтобы раскрылся, отдался его рукам и губам, позволил делать с собой все, что было угодно самому Тики, и ни малейшей секунды не жалел об этом.

Тики обнял губами правый сосок, пощекотал языком его вершинку, раздразнивая, и осторожно потер пальцем левый, стараясь не нажимать слишком сильно и постепенно сползая с груди вновь к животу.

Уолкер был слишком очаровательно милым в этом утро, и Микк просто не мог это игнорировать.

Поэтому хотелось, наконец-то, вновь распробовать его, насладиться им, впитать всего в себя и утонуть в тепле.

Ладонь опустилась чуть выше пупка, мягко поглаживая, и Аллен хохотнул, прикоснувшись губами к макушке Тики.

— Занимаемся таким развратом перед ребёнком, — коротко рассмеялся он, тонко простонав, стоило Микку игриво и несильно прикусить сосок.

— Ты слишком милый, — со вздохом отозвался парень, — удержаться сложно даже при ребенке, — хохотнул он и негромко признался, проводя носом по светлой коже: — Я постоянно хочу поцеловать тебя. Особенно при всех этих снобах.

Юноша смущенно покраснел и шумно втянул носом воздух.

— Ну вот вечно ты… говоришь вслух про такие вещи…

— А ты красиво тушуешься, — хохотнул Микк. — У тебя сразу лицо становится такое виноватое, как будто ты делаешь что-то неправильное, — он поднял на Аллена глаза и легко улыбнулся. — Люблю тебя.

Юноша заалел пуще прежнего, возмущённо захлебнулся словами, сразу же стушевавшись, и, сконфуженно облизнув губы, потёрся лицом о шею, мурлыкнув. И не говоря ни слова.

Аллен отчего-то считал, что человеческая речь не способна передать всех эмоций, которые можно испытать. Что слова лишают чувства настоящего смысла. В этом полностью раскрывалась животная часть Уолкера. Тики любил в нём это (потому что юноша стремился показать свою привязанность приятными касаниями и звуками), но согласиться не мог: слова для него были важны.

А ещё он иногда думал, что просто слишком идиот, чтобы понять всё то, что вкладывает Аллен в свои взгляды и прикосновения.

Но это бывало очень редко.

Тики рассмеялся, целуя смущённого и совершенно красного юношу в губы, и погладил по спине, пересчитав пальцами позвонки. И вызвав восхитительную длинную дрожь.

Они совершенно разворошили кровать к тому моменту, как Микк стащил с юноши пижамные штаны, и Аллен буквально развалился на теплых простынях, разводя ноги и позволяя делать с собой что вздумается.

Но Тики не торопился. Он гладил его по бедрам, целовал живот, все равно раз за разом поднимаясь к груди, и считал языком шрамы.

У Аллена было много шрамов, и все их Тики безумно любил. Он не знал, как они появились — наверняка большинства этих историй не знал и сам Уолкер — но все они были частью его мальчика, и каждая неровность на его коже запоминалась парню ужасно ярко.

Вот по правой стороне туловища тянется широкий длинный шрам, вот несколько следов от чьих-то когтей, а на боках россыпи ножевых ранений, под ключицами змеится тонкая филигрань, и на животе расположилась рядом с другими росчерками ровная, совершенно аккуратная линия кесарева сечения.

Тики прослеживал каждый из шрамов губами, наслаждался судорожными вздохами и редким мяуканьем (это было очень странно слышать, но всегда возбуждало только сильнее), и когда он коснулся лбом локтя левой руки, Аллен задрожал всем телом, вцепившись ему в волосы свободной ладонью, и потянул к себе.