Annularis (СИ)

Пальцы юноши мягко массировали его голову, оттягивая пряди у корней, накручивая локоны, и Микк хотел лишь, чтобы он прикоснулся к нему голыми, а не скрытыми перчаткой пальцами.

Он требовательно потянул сосок, словив ещё один пронзительный короткий стон, и мягко повёл ладонями по бокам вверх, легко пересчитывая выступающие рёбра и белёсые шрамы, и окончательно стянул с Аллена джемпер, с разочарованием обнаружив, что перчатка оказалось не простой, а с секретом — длинная, до самого плеча, с завязками и ремешками, словно хозяин всеми силами пытался скрыть руку, даже не позволяя снять этот элемент одежды одним слитным движением.

Тики облизнулся, отчего-то возбудившись сильнее — он чувствовал себя как на какой-то странной охоте. Ему хотелось обследовать тело Аллена вдоль и поперёк, хотелось насладиться его задушенными стонами и судорожными вздохами, хотелось пометить его, хотелось быть окутанным этим сладковатым свежим ароматом с ног до головы.

Просто хотелось его наконец заполучить полностью.

Вот такого — от которого в груди полыхал пожар.

Микк потянулся к завязкам, одной рукой поглаживая мальчика под брюками, а капитан вдруг испуганно взглянул на него, дёргая левую руку куда-то в сторону, и остервенело замотал головой, кусая вспухшие губы.

Тики, нахмурившись, вновь обхватил зубами сосок и, несильно прикусив, потянул его на себя, вызывая ещё один пронзительный стон и лихорадочную дрожь. Аллен выгнулся и что-то неясно проскулил, прося не трогать и перестать.

— Вам это настолько противно? — едва слышно вздохнул Тики, чувствуя себя в эту минуту как-то непонятно — то ли ужасно хорошо, то ли ужасно паршиво — и мягко скользя ладонями по груди Уолкера.

Тот смотрел испуганно, ошеломленно и как-то… выжидающе.

— Мне… должно быть противно, но… — Тики наклонился и прижался губами к его горлу, ловя судорожное его сокращение и чувствуя, как его обнимают за спину, подтягивая ближе.

Аллен потерся бугорком на своих брюках о его живот и прижался лбом к его лбу, в каком-то неясном пугливом упоении всматриваясь в его лицо. И тихо произнес:

— Не снимай ее, Тики… Тогда ты точно пожалеешь об этом.

Микк покачал головой.

Нет, не пожалеет.

Ему теперь казалось, что если он снимет эту перчатку, то только сильнее привяжет себя к Уолкеру. Подчинит его себе, сделает своим, заставит показать самую свою суть.

И не пожалеет.

Теперь — ни за что.

Тики накрыл губами дрожащие губы Аллена, вжимая его в себя, словно стремясь присоединить, и потянулся пальцами к завязкам, заметив иронично-обречённое смирение в серых глазах. Юноша отвёл взгляд, зло усмехнувшись, но возбуждённо выдохнул, стоило Микку развязать первый узел и прикоснуться губами к коже плеча.

Левая рука Аллена вся была одним сплошным шрамом. Тики вскинул ошеломленные глаза на зажмурившегося капитана и ласково усмехнулся, чувствуя растущую внутри себя как снежный ком нежность. Этот ком словно катился с горы, все набирая и набирая обороты, и становился больше и больше с каждой минутой. И парень не знал, что с ним случится, когда этот ком разобьется о какое-нибудь препятствие.

Наверное, сам Тики просто лопнет. Его разорвет на части.

Микк погладил юношу по щеке, вынуждая открыть глаза, и поцеловал под ухом, со всем возможным трепетом, на какой только был способен, в принципе не слишком представляя, что значит — быть трепетным, лаская чужое увечье.

Аллен исступленно дернулся, когда Тики вернулся к его руке губами, и выматерился совершенно обреченно и безнадежно, всем телом подаваясь вперед и нещадно полыхая лицом.

— Боже мой, Тики…

Микк рассеянно заметил, что юноша часто вспоминает Бога, хотя на сильно верующего не похож. Он вообще был чем-то — кем-то — необыкновенным. И рука его — красная, бугристая, испещрённая шрамами, словно его резали ножами и обжигали раскалёнными прутьями без остановки, — была необыкновенной.

Аллен боязливо, судорожно дотронулся изувеченными пальцами до лица Тики, надавливая сильнее, чем нужно для просто лёгкого прикосновения, и как-то отчаянно и нетерпеливо поцеловал его в шею, словно пытаясь отвлечь от своей руки.

Как будто нырял с головой в омут, не зная, что будет дальше.

А Тики и сам не знал.

Он хотел сказать что-то, как-то объяснить, показать, что чувствует, но у него не находилось слов, и он не знал, какими должны быть его действия, чтобы дать Аллену это понять. Поэтому он просто продолжал терзать зацелованные покрасневшие губы мальчика и гладить, гладить, гладить его всего — дрожащего, пылающего, жаждущего.

Это было остро — как на лезвии ножа, как на кончике иглы.

Грудная клетка Аллена часто вздымалась, и на каждый вздох Тики решил оставлять поцелуй, пока возился с молнией на брюках капитана. Так за полминуты он спустился губами от солнечного сплетения до пупка и сдернул с юноши штаны. Уолкер весь напрягся, стоило парню слегка погладить его член сквозь влажное от смазки белье, и охнул, когда лишился последнего клочка одежды.