Annularis (СИ)

Если бы не Хев, опекавшая его тогда как драгоценного, вряд ли бы Аллен выжил. Потому что плевать ему было на всё.

Потому что в утробе у него рос нежеланный ребёнок одного из тех уродов.

Потому что он остался один.

И только когда Аллен впервые взглянул в золотые — родительские — глаза мальчика и почувствовал горячую ладонь на своём пальце… только тогда он понял, что хочет жить.

Вот только помимо насущных оставалась еще одна проблема. Аллен не знал, совершенно не представлял, как сказать о происходящем Тики? Тики, который, кажется, совершенно серьезно настроен был приручить его, привязать к себе навсегда (который уже это делал, то ли осознанно, то ли нет пользуясь привязанностью Тима к нему — ведь Аллен всегда доверял чутью своего отпрыска на людей).

Какой будет реакция Тики? Который теперь знает, в чем дело, и вполне сможет со своим-то умом сопоставить все признаки. Ведь беременность не скрыть надолго даже и не из-за идиотских пристрастий к еде, а из-за растущего живота — потому что тот будет расти.

И в общем… Аллен совершенно не представлял, как будет скрывать это не только от Тики, но и от большей части экипажа Ковчега.

Потому что Канда уже понял. А Кросс — поймет как увидит его, просто с первого взгляда. Определил же он как-то сразу первый залет юноши.

И это… пугало.

Потому что Аллен боялся услышать неодобрение. Боялся оказаться… уродцем?

Что бы он ни говорил, а тема безобразности была самой больной и тяжёлой для него. И дело касалось не только обезображенного тела.

Папа всегда говорил Аллену, что это совсем не страшно: все эти изменения в организме. Что если найти того человека, который примет тебя таким, какой ты есть, то мнения остальных уже и не важны.

Но Уолкер боялся услышать именно того, кого считал своим… человеком? Влюблённостью? Объектом страсти?

Аллен фыркнул и вышел в коридор, намереваясь чуть-чуть развеяться — мысли о грядущем весьма нерадужном будущем наводили неописуемую тоску и головную боль.

Единственной отдушиной помимо музыкальной комнаты Аллену служила на Ковчеге библиотека, и именно туда он решил направиться после недолгого колебания. Он безумно любил музыку, безусловно, и мог о ней говорить часами, однако сейчас… ему как никогда хотелось тишины, а не шума грандиозных концертов корабля, желающего его как-то развеселить.

Впрочем, с Цукиками сталось бы заманить его в музыкальную комнату просто грохотом падающих инструментов, а потом уже развести на очередную совместную партию.

Собственно, именно поэтому юноша и не стал срезать путь к библиотеке через коридор с упомянутой комнатой, а сделал порядочный крюк. И не сказать, что его ожидание не было вознаграждено.

В библиотеке на одном из диванчиков сидел Тики и что-то сосредоточенно рисовал в альбоме.

Аллен, вмиг заинтересовавшись, осторожно и незаметно подошёл к нему со спины и медленно заглянул через плечо. Ладони у парня были тонкие, бледные, красивые — не то что у самого Уолкера: одна была огрубевшей и в мозолях, а о второй даже говорить не хотелось.

Микк мерно дышал и плавно водил карандашом по листу, такой сосредоточенный и серьёзно-спокойный, что Аллен даже залюбовался на какие-то несколько мгновений, с упоением рассматривая густые черные кудри и тонкую кожу, родинку под левым глазом (очень… черт подери, эротичную, но он ни за что об этом не скажет), закушенную губу и длинные ресницы.

Тики был красив. И иногда Уолкер не мог понять, что такой образец красоты нашёл в таком уродце, как он.

Парень короткими, но плавными штрихами выводил на бумаге знакомый овал лица.

Аллен подозрительно прищурился и удивлённо приподнял бровь.

— Скулы поострее, — заворожённо прошептал он.

Тики дернулся, словно его застали за чем-то преступным, и поспешно оторвал карандаш от листа, наверное, чтобы не прочертить по уже виднеющемуся в некоторых даже подробностях абрису портрета некрасивую жирную линию дрогнувшей рукой.

Юноша оперся локтями на спинку дивана, наблюдая за тем, как парень, так и не повернувший к нему головы, секунду смотрит в лежащую перед ним на столе книгу (а ведь Аллен даже не знал, что в библиотеке есть книга, дающая возможность постичь азы изобразительного искусства!), а потом осторожно правит черты знакомого лица в соответствии со словами Уолкера. Совсем чуть-чуть — но этого вполне хватило, чтобы обозначить въевшиеся Аллену в память с самого детства острые скулы.

Он не видел этого человека уже больше шести лет, но даже сейчас мог в мельчайших подробностях рассказать о его лице и фигуре — об улыбке, осанке, какой-то особой комбинации пальцев, которой обычно обозначалось короткое «все в порядке», вечно встрепанных черных вихрах, которые никак не смогли бы расчесать все расчески и щетки мира…

И Аллен сам не заметил, как заговорил об этом — тихо, почти шепча Тики на ухо и зачарованно следя за тем, как в соответствии с его словами порхает карандаш по альбомному листу, намечая непослушные волосы и вздернутый нос, четче обозначая до этого еще не такую явную, но уже очень узнаваемую линию губ…