Античная метафизика: Страсти по бесплотному

Бытие как поток становления, бытие в состоянии стремления из наличного, необратимая направленность бытия, которая объединяет в себе становящееся бытие и поэтому предстает как полнота бытия, все это, подчиненное абсолютизированной поверхности – телесности как таковой или спроецированной в форму структуры-фантазма, обращается в самость, истекающую жизнью, в жизнь, теряемую бесследно, в поток преходящего, в бывание, зараженное бациллами смерти. "Страх смерти — величайший из страхов", потому что смерть всегда при жизни, живущие – это и умирающие одновременно, они просто постепенно, медленно отдают свою жизнь: "смертным приличествует смертное состояние" (Пиндар). Смертное состояние – осуществляющаяся смерть: "Влечет, влечет меня кто-то — разве ты не видишь?/ В обитель мертвецов!/ Это — крылатый Аид, смотрящий из-под нависших бровей..." (Еврипид). Близок Аид в своем настойчивом повелительном зове, и каждый идет на зов в бессветный, "безжалостный, подобный дикому зверю" Аид. "Ужас перед смертью проносится через века греческой истории, как навязчивая, гнетущая мысль, как постоянно возвращающийся незаглушимый стон бурно мятущейся или же пассивно покорной души"⁴³. Жизнь как прогрессирующее и неотвратимое истощение жизни, как претерпевание метаморфозы от воздействия Другого, как претерпевание смерти – страдание, завершающееся расторжением тела, означающим уничтожение. "Смертью жить и жизнью умирать" (Гераклит). Мир мифа действительно окаймлен адом, "Ибо со всех сторон, бесчисленные, нас окружают / Кэры смерти, от коих смертному нет избавления" (Гомер).

Тогда, если путь жизни – это путь смерти, путь уничтожения самости, тогда не только зов Аида и путь к Аиду – чужой и предельно враждебный, но и то, что внутри индивида откликается на зов Аида ("внутренняя достоверность судьбы"). Кэры смерти – внешние: "роями вкруг смертных зловещие носятся Кэры, и даже волоса (острия) просунуть некуда", но они проникают и внутрь – через все поры, через воздух и пищу. Для страшной духовной стихии, высасывающей жизнь и разлитой повсюду, нет преград и границ, тело, ограничивающая и охранительная поверхность самости, оказывается для них абсолютно проницаемым. Граница между внешним и внутренним пространством упраздняется. Телесные самости обнаружили себя погруженными в мир бесчисленных миазматических бестелесных сил, иррациональных, расплывчатых, неясных в своих очертаниях, безмерных и вездесущих, но абсолютно властных и все проницающих. Жизнь, нашедшая свою крепость в телесности, пребывает в кошмаре боязни этих миазматических бестелесных сил, в кошмаре духобоязни.