Антигония. Роман

— В другие даты у меня не получится. Ты всё же подумай. Вспомним старое, и вообще. Время летит, иногда подумать страшно, ― запричитал Хэддл. ― Взвесь спокойно и позвони мне. Только не откладывай. Апрель уже на носу…

С горем пополам я нашел в себе мужество не обещать ничего наобум и перезвонить через пару дней. Наутро, вернувшись с дачи в Москву, я принялся копаться во французском морском справочнике, благо запасся целой капитанской библиотекой в электронной версии. Я попытался просмотреть также доступную через Сеть информацию по разным французским портам в районе Сен-Назера. Но выяснить, какие точно коэффициенты прилива ожидаются на середину апреля на побережье Бискайского залива, мне так и не удалось. Самой таблицы приливов на текущий год в справочниках не оказалось, или я просто не умел искать. По лунному календарю, полнолуние выпадало на пятнадцатое апреля, следующее ― через месяц. Коэффициент приливов не мог быть, соответственно, низким. Период, выбранный Джоном, был хуже некуда. Вода в апреле еще совсем холодная, а у берега в большие приливы часто застаиваются водоросли, превращающие море в болото. И я не переставал мучиться сомнениями. Собираясь звонить Хэддлу, чтобы отменить затею, я откладывал звонок со дня на день…

Четырнадцатого апреля послушный полуспортивный «ауди», арендованный мною и Хэддлом в приморском городе Ла-Боль, возле вокзала, с легкостью ветра покрывал километры скоростной трассы, оставляя позади равнины, поля, пролески.

Глаза щемило от свежей зелени и раннего весеннего цветения. По сторонам от дороги дружно раскачивались рощи. Континентальный ветер дружелюбно трепал деревья за макушки, а кусты как бы хватал за нестриженые лохмы. И уже вскоре ему всё это надоело. Вдоль дороги стал стелиться присмирелый, типичный для побережья малорослый ландшафт, испещренный верещатником, зияющий торфяными пустошами, усаженный вдоль обочин елями и кипарисами с рыжеватыми, но будто выгоревшими копнами волос.

От весеннего солнца нас, кажется, уморило. Из авто-радиолы лился Рахманинов ― густой, розоватый, приторный. После Москвы от такой музыки у меня ломило в переносице, как от лечебного сиропа. Хэддл же упивался. Поэтому и не реагировал на дорожные знаки, которые бросались на него уже чуть ли не вслепую, будь что будет, с готовностью изображать транспаранты, распятия, кого угодно, лишь бы обратить на себя внимание…

Дурман в голове, сладкий хмель и какая-то раздавленность. Оба мы были в одинаковом состоянии. Ничего непредвиденного вроде бы не происходило. Неожиданным было разве что чувство, что кусок жизни, и не худший, незаметно улетел в трубу, а здесь ничего не изменилось, да и никогда, скорее всего, не изменится. Прибрежная Бретань поражала своим родным, простеньким гостеприимством ― тем, что застает всегда врасплох и заставляет чувствовать себя виноватым, потому что сам-то принимаешь его с пустыми руками.

Сидя за рулем, Хэддл не переставал еще с Ла-Боля рассуждать обо всем подряд, разводил свои обычные антимонии:

— Какая стать, какая осанка… А умение подавать себя, нарядившись в деревенскую сироту, в этот глупенький балахон! В одном глазу ― чистота, девственность. В другом ― нимфоманская бездна, бестиарий, будто у престарелой шлюхи. Этим она и подкупает… Вот он, ответ на твои вопросы… Никогда не думал об этом?

Утеряв нить, я переспросил, о каких вопросах, о ком он говорит.

— О Франции!.. Вот он, пир природы! Вот где живет кропотливый творец своей судьбы!.. ― ухмыляясь, продолжал Джон: ― И он прав, сто раз прав. Губа не дура, понял, что ему досталось. Но если разобраться ― это не человек… Это сплошная загадка…

— Кто он, Джон?

— Галл… Француз.

В этом духе продолжалось всю дорогу. Я глазел по сторонам. А он гнул свое, не заботясь о логике:

— Русские вон двадцать миллионов душ отправили на алтарь… В прошлую войну. На алтарь истории… Потому что кто-то без спроса залез к ним в огород. А французы?.. Пару снарядов выпустили, чтобы не обидно было, и бегом армистис подписывать. Зачем голову себе морочить? Торговая сделка! Подумаешь!.. Бегом, ребята! Считай ― всё ваше! Барахлишка на все-ех хватит!.. Немцы и ринулись. Хозяйская жилка подвела в который раз. И пока эта солдатня, провонявшая соляркой, бегала по галантереям, скупала нижнее белье для своих матрон, галлы преспокойно отсиживались на сундуках. Припрятав в них такого барахлишка, что бошам и не снилось…

— Тебя как прорвало, Джон… И что же они там спрятали, куркули? В сундуках? ― не вытерпел я.

— Да ты посмотри вокруг! Здесь всё само растет, куда ни плюнь, ― отпустив руль, Хэддл стал показывать пятерней в стороны.

— Ты только французу не говори таких вещей, про армистис… Он на тебя с вилами бросится, ― сказал я. ― Здесь это не корректно.

Мы вылетели на очередной разъезд с лысоватой клумбой посредине, миновали его, почти не сбавляя скорости, так что взвизгнули колеса, и он продолжал: