Антиклассика. Легкий путеводитель по напряженному миру классической музыки

Это не совсем музыкальный фильм. Это скорее нидл дроп. Но в нем есть незабываемая сцена, где Тим Роббинс взламывает акустическую систему тюрьмы и играет изгибающуюся, парящую Sull’aria… che soave zeffiretto из «Свадьбы Фигаро» Моцарта для всех заключенных и надзирателей. Эта ария довольно проста по сравнению с более замысловатыми работами Моцарта, но она проста в первозданном, светлом виде, который блестяще контрастирует с суровостью бетонного двора и колючей проволоки. Это завораживающий момент и исключительное использование музыки, которому способствует и то, что голос Моргана Фримена – музыка сам по себе.

Вот еще несколько примеров нидл дропа, которые могут быть интересными:

Как быть слушателем

Концерт для скрипки Мендельсона поставил меня на путь становления серьезной скрипачкой – путь, который в конце концов увел меня от ранней любви к музыке в похожий на тюрьму лабиринт технического давления и требований.

Спустя два десятилетия этот концерт завершил мою карьеру исполнителя.

Вскоре после того, как мы со Штефаном переехали во Франкфурт, я стала играть в качестве гостя с местным симфоническим оркестром. К тому моменту мои отношения со скрипкой налаживались. Репетиции были далеко не лучшей частью моей жизни, но в то время я уже могла получать комплименты о моей игре и не испытывать желания ударить говорящего по лицу. Я начала смотреть на скрипку так, как большинство людей смотрит на работу с девяти до пяти – как на средство достижения цели. Может быть, мне и не нравилось это делать, но я все равно могла делать это очень хорошо.

Оркестр был прекрасным коллективом. Я прослушивалась на их место концертмейстера, дошла до финала, а потом мне сказали, что я могла бы выиграть, если бы мои отрывки не были такими плохими. (Мне точно стоило ходить на занятия по отрывкам.) Они пригласили меня играть с ними на несколько месяцев, и они мне очень понравились. Настолько, что я начала думать о том, чтобы снять мое (совершенно нелепое) правило только-позиции-концертмейстера и пройти предстоящее прослушивание на роль ведущей второй.

Один из проектов, который меня попросили отыграть, – это тур в Будапешт, Монте-Карло и другие европейские города. Что было иронично, поскольку, если вы вспомните, одним из поводов, из-за которого я изначально позволила моей карьере скрипачки скатиться в забвение, – и основная причина, почему я начала рассматривать работу в оркестре, – было то, что я хотела прекратить гастроли. Но этот оркестр регулярно гастролировал, и, как я сказала, его участники мне нравились.

Вечером перед отъездом я узнала, что беременна. Эта новость была шоком. Ужасающим. Я сделала тест только для того, чтобы после задержки убедиться, что я могу пить в туре.

Внезапно я столкнулась с ураганным будущим подгузников, пюре и свежих страхов. Я понятия не имела, буду ли работать, останусь дома или самопроизвольно взорвусь под весом настоящей взрослой жизни. Беспокойства о гастролях в панике пробегали у меня в голове, как стадо пораженных головокружением антилоп. Что, если ежедневные поездки будут вредны для ребенка? Что, если медно-духовая группа будет слишком громкой? Что, если в Любляне я не смогу расшифровать меню и случайно съем что-то сырое или неприготовленное, из-за чего у меня родится ребенок с семью глазами и клювом вместо рта? А еще я была уверена, осознав, что моя недавняя тошнота не была случайностью, что мне наконец придется воплотить в жизнь мой кошмар о рвоте на сцене.

Следующим утром я заставила себя попрощаться со Штефаном – снова, – хотя единственное, чего я хотела в тот момент, – это улечься у него под подбородком и безжизненно осесть, пока не смогу осознать, что произошло. А еще я несколько беспокоилась о том, что к моменту, как я вернусь, он будет в тюрьме. Прошлым вечером, в затуманенном недоумении, он открыл бутылку вина без штопора, из-за чего бароло взорвалось прямо на шестиметровую белую стену между нашей кухней и коридором, и теперь ему пришлось бы убеждать наших арендодателей, что эти подозрительные красные брызги совсем никак не были связаны с внезапным исчезновением его жены.

Большую часть тура я провела в тревоге обо всем этом. Но странно, что только во время концертов я не осознавала тошноту и страх, терзавшие меня почти все время. У меня было ошибочное ощущение, что ребенок реагирует на музыку.

Мне никогда не нравился Малер, и я всегда особенно пренебрежительно относилась к его Пятой симфонии, потому что остальные ее обожали. Но каждый вечер, когда я играла вступительную фразу Adagietto – фразу, которая обычно не вдохновляла меня на более чем рефлексивное закатывание глаз, – я чувствовала, что из моей матки исходит такой телесный восторг, как будто маленькая жизнь внутри меня была окружена ореолом радости и надежды.

Еще одним важным произведением в программе был Мендельсон.