Антипитерская проза

...Беззвучными, но пахучими глотками христосик разбудил бугая. Михаил Петрович узнал его шарообразный вздох, полный грядущих проблем и путей их преодоления. Такие бугаи по-прежнему рождаются добрыми малыми, а становятся ситуативными душегубами. От бугая пришла в движение его соседка, у которой кудри были такими же мясистыми, как и туловище. Опамятовавшись, она стала кашлять. Кашель ее был недужным, но аппетитным, с причмокиваниями, с кислой слюной, с желудочным соком. Как будто она и не кашляла вовсе, а надсадно завтракала, путая гастрономическое удовольствие с эротическим.

Ее заразительный кашель разворошил улей человеческих шумов. За спиной у Михаила Петровича стал шмыгать с полным на то основанием грубый, сквозной, не отрегулированный нос. Казалось, одной ноздрей он втягивал водянистые сопли, а другой тут же разбрызгивал их. Перхать начала плотная джинсовая девушка с голым, никогда не замерзающим пупком. Перхала она в обветренные, красноватые пальцы. Спереди и сзади зазвонило по мобильному телефону. Михаил Петрович ненавидел мелодии Nokia и Siemens. Все они были с издевательскими, назойливыми, коверканными нотками. У собственного мобильника Михаил Петрович звук отключил, полагаясь только на вибрацию. Сзади говорили неразборчивым, смешливым шепотом, зато спереди справа какой-то кладовщик с двумя луковыми макушками обстоятельно извещал какого-то Петьку и весь салон, сколько и каких радиаторов ему сегодня поступит на нижний склад. Скуластая, щуплая, тревожная пассажирка, у которой глаза почему-то были накрашены по-разному (один — темнее, другой — светлее), вдруг стала дохать грассирующим лаем мужчины-курильщика. Рядом белокожая, рыжая студентка сделала двумя утолщенными складками такое отравленное лицо, что оно из круглого превратилось в маняще продолговатое. У этой девушки, подумал Михаил Петрович, если бы она родилась парнем и у нее бы росла борода, борода была бы пунцовой, как марганцовка, и клочковатой. На гомон откликнулась мшистая любознательная шея, ехавшая рядом с водителем. Она развернулась в салон по-женски осудительно, и то ли она, то ли маршрутка на перекрестке издала длинный, с присвистом скрежет. Михаил Петрович поймал педагогический взгляд, глубокий и беспощадный, как из пещеры. Наконец, старик в дырявом капюшоне, всю дорогу жевавший голыми деснами собственный язык, отпустил с колен грязную дерматиновую сумку на чужие ботинки, в сумке брякнула посуда, и во все стороны разнесся запах скисшего картофельного пюре. Подросток, сидевший рядом с Михаилом Петровичем, наивно прыснул. Михаила Петровича тоже подмывало что-либо присовокупить к общему грохотанию, но он вдруг вспомнил мать, которая провожала его сегодня в белом пуховом платке, и затаился не меньше, чем передний интеллигент. От подростка шел жар, уголки его рта были обсыпаны герпесом.

В восемь утра с возращением тишины христосик медоточиво залепетал в телефон, чтобы кто-то где-то просыпался. «Вот еще муж-будильник!» — подумал о христосике Михаил Петрович.

Бугай, когда ему нужно было, тоже становился вкрадчивым. Он всякий раз на середине Сортировочного моста сиплым фальцетом упрашивал водителя притормозить. Здесь по лестнице ему было удобно спускаться к железнодорожной платформе, экономя напрасное время и ленивые, вороватые силы.

Михаилу Петровичу стало жалко народ. «Больные люди, — заключил Михаил Петрович, уже ни на кого не озираясь. — Все как один. Разве здоровые так кашляют? Так смеются? Так разговаривают?»

За стеклом маршрутки утренняя городская тьма расцвечивалась потекшими световыми кляксами. Вдоль всего пути сквозь изморось полыхали одни и те же вывески: «Игровые залы», «24 часа», «Аптека», всякие «Полушки», «Копейки», «Пятерочки», «Десятки». Несмотря на ранний час внутри будничной толкотни сонливых работяг и усталых женщин неожиданно встречались люди с врожденной и какой-то нездешней беззаботностью. «Больные, а гуляют как здоровые», — мерзко стало Михаилу Петровичу.

Вдруг он увидел в остановившемся на перекрестке автомобиле, кажется, «тойоте», силуэт Леонида с прежней, «итальянской» лжепросветленностью. Михаилу Петровичу и раньше приходилось встречать Леонида на этом перекрестке в разных автомобилях. «Куда это ни свет ни заря барин ездит?» Михаил Петрович отвернулся от окна, сузив до боли орбиты глаз, и на пике пульсирующей брезгливости почувствовал Леонидов одеколон справа от себя. Химический цитрусовый запах шел от армянина, как будто только что подстриженного и поэтому щеголеватого, без шапки, с выскобленными до карандашной ретуши щеками.