Антипитерская проза

Михаил Петрович, как ему казалось, за последнее время научился безошибочно распознавать не только самих инородцев, но и их национальную принадлежность. Хотя, как правило, его доморощенная сравнительная антропология давала приблизительные результаты, Михаилу Петровичу почему-то была важна сама попытка этнической идентификации чужаков. Его расстраивало, что большинство коренного населения гребет всех выходцев с Кавказа и из Средней Азии под одну гребенку, мол, черные они и есть черные, с некоторыми уточнениями — айзеры, хачики, чурбаны. Смешение рас в отдельной русской бесшабашной голове Михаилу Петровичу представлялось неправильным. «Черные-то они черные, но черные по-разному, — полагал Михаил Петрович. — Таким их обезличиванием мы помогаем им сплачиваться в одну не любящую нас черную партию. Их надо различать, черных, и, различая, кого-то привечать, а кому-то на порог указывать. Пускай за нашу милость между собой сражаются — азербайджанец с грузином, таджик с узбеком. Еще свои есть всякие чернявые россияне, камнем на шее висят, на русском горбу в рай хотят въехать».

Мозг Михаила Петровича мнительно фиксировал, что приезжие в Питере становились все заметнее и заметнее. И эти приезжие были сплошь черные, даже если они были при этом голубоглазыми шатенами или альбиносами с малиновыми пигментными пятнами, или белой костью с чалыми челками. Михаил Петрович даже начинал мрачно шутить, что умирать ему придется в 2025 году в совершенно черном Петербурге, как в каком-нибудь Стамбуле.

...У армянина глаза вылезали наружу, как барельефы. «Иди отседова, болезнь базедова», — вспомнил Михаил Петрович материнскую прибаутку и улыбнулся усами. Армянин сердечно улыбнулся в ответ. «Армяне, конечно, себе на уме, — думал Михаил Петрович, — но они если и хитрят, то хитрят воспитанно, интеллигентно. А какой хороший был артист Фрунзик Мкртчян, с русским страдающим характером! Грузины хуже, шиковать любят, и воров среди них развелось чересчур много. Но грузинам можно все простить за одного лишь Сталина. Тоже ведь характерец был у Сталина-то русский».

Спозаранку инородцев в маршрутке ездило единицы. Зато когда Михаил Петрович в семь вечера возвращался домой, черные в маршрутке попеременно даже преобладали. Часто и водитель был черный, гастарбайтер. Рано же утром черным особенно некуда спешить. Их брат в Петербурге все больше торгаш, а торговые ряды осенью в будни раскачиваются медленно. Тот же, кто не торгаш, а, например, строитель-таджик, спит там, где и штукатурит.

«В маршрутках ездят, потому что в метро у них менты документы проверяют», — догадался Михаил Петрович и обрадовался этой догадке, как лазейке.

Вечерами они колесили целыми артелями и долдонили на своих языках, и мобильные телефоны у них дребезжали слащавыми горскими трелями. Молодые азиаты, часто с рябыми скулами, любили светлые брюки и красные пуховики. Кавказцы предпочитали просторные, однотипные кожаные куртки. Почему-то они избегали иметь при себе сумки, тем более портфели. Их ноша состояла из разовых пакетов, иногда — барсеток.

Михаил Петрович приглядывался к ним и понимал, что в конце концов таджики могли бы сойти за южных славян, некоторые грузины, преимущественно с рыжеватыми, потными проплешинами, напоминали евреев, армяне, прежде всего сухопарые, с ровными баритонами, были французами, узбеки потихоньку превращались в чувашей, азербайджанцы, когда седели их усы, походили на нынешнего спикера российского парламента, что же касается чеченцев, то они в маршрутках замечены не были.

«Труднее, — думал Михаил Петрович, — будет с их женщинами». Он вспомнил дородную осетинку с ежевичными ресницами, которая порой садилась в маршрутку на Ивановской улице и останавливала созерцание Михаила Петровича. При осетинке Михаил Петрович начинал волноваться. «Их женщины презирают нашу податливость», — отворачивался от осетинки Михаил Петрович.

Михаил Петрович покинул маршрутку копотливо. Он еще толком не ступил на землю, а мимо него уже протиснулся в салон нетерпеливый молодой человек с неравномерно оплывшим, но знакомым лицом. Это был должник Михаила Петровича Виталий. Года три назад он работал дизайнером в той же фирме, что и Михаил Петрович, и перед самым своим увольнением взял взаймы у Михаила Петровича пятьдесят долларов. Деньги он не отдал, а сам исчез. Отец Виталия, прикованный к постели инвалид, которому поначалу Михаил Петрович звонил беспрестанно в поисках его сына, наконец-то признался Михаилу Петровичу, что Виталий наркоман со стажем, — признался, вероятно, чтобы настойчивый кредитор отвязался от несчастного семейства с пониманием самых обыденных вещей, без сатисфакции.