Антипитерская проза

Они вспоминали, как вместе писали сочинение по «Мертвым душам», за которое получили «тройку», и обиженный отец ходил разбираться с учительницей, но та оказалась несговорчивой, и отец сказал ей, что она сама вылитая Коробочка.

Они посмеялись над тем, как Оксана однажды нашла на антресолях целую коробку полуфабрикатной лапши и за месяц, оставаясь дома одна, всухомятку всю ее сгрызла.

Михаил Петрович понимал, что очень скоро Оксана изменится, и в ее новом состоянии, вероятнее всего, отец будет казаться ей нехорошим, гадким. Во всяком случае, теперь люди, и ближайшие родственники тому не исключение, стали в чем-то непроизвольно противны друг другу. Он никогда не любил скрытных людей, но теперь поэтапно сам с удовольствием превращался в бирюка. Люди теперь разобщаются с большим наслаждением, нежели чем сближаются. Одиночество уютно и экономно в наши дни. Тем более что скуку, которую производишь сам, не замечаешь. Минимально достойным продолжением личной жизни, думал Михаил Петрович, была бы теперь консервация ее текущего момента.

Они вышли из метро сонливые и миновали дом, в котором обитал с семьей Леонид. Окна его квартиры толкали их в спину. Оксана с матерью жила в двух остановках отсюда. Отец и дочь решили пройтись пешком. Двигались они дворами, трезвея и уставая друг от друга. Последний перекресток был в потекших потемках. Дальше тьма становилась низкой, с хромовыми, наэлектризованными бликами.

Они приближались к компании горластых юнцов. Те фальшиво хохотали и еще фальшивее громко икали, матерились на весь квартал восторженно и от этого особенно паскудно.

— Чего они так орут? — спросил, от внезапного мучения зажмурившись, Михаил Петрович.

— Обкурились. Не обращай внимания, папа, — ответила Оксана.

— Чего вы так орете? — вдруг с усилием закричал Михаил Петрович и, оторвав свой локоть от дочери, веско пошел на подростков. — Вы люди или свиньи?

Половина юнцов продолжала резвиться, падая друг на друга с гоготом. Они были в плоских и просторных джинсах с провисшими ширинками и в тесных светлых капюшонах, словно в младенческих чепчиках.

— Сам ты свинья с усами, и баба твоя — хрюшка, — раздался трезвый, обыкновенный голос.

— Она не баба, она дочь моя, мерзавцы! — крикнул Михаил Петрович и зачем-то топнул ногой по луже.

— Ха-ха-ха! Где ты такую дочурку снял, папик? Ее трахать не перетрахать.

Михаил Петрович пошел широко, как с неводом, ища оскорбителя.

Оксана видела, что основная часть шатии-братии не обращала внимания на свирепость ее отца, а он двигался на высокого паренька, который махал перед невидимым лицом намокшей, брызжущей грязью газетой.

Она увидела, что отец нелепо подпрыгнул и ударил кулаком парнишку в голову, словно в маленький, аккуратный колокол. Пацан качнулся и присел на корточки. От удара капюшон упал с его головы. Ладонями он упирался в землю, как легкоатлет перед стартом. Отец стоял около него усталый, как будто вытряхнул дух из себя.

Пока в воздухе накалялась тишина, Михаил Петрович начал ступать незаметно, еле отрывая ноги от земли, зная в деталях то, что произойдет через три секунды. Его затылок и ключицы предусмотрительно немели. Он снял ондатровую шапку, которую ему теперь стало жалко. Из всего своего гардероба всю свою жизнь Михаил Петрович более всего ухаживал за шапками, которых у него и было-то раз-два и обчелся. Он знал, что сейчас его свалят с ног и будут стараться попадать башмаками в лицо. Он был уверен, что ему обязательно выбьют передние зубы, потому что для этой молодежи выбить зубы значило причинить не только физическую боль, но и экономический ущерб.

Он услышал характерный, маневренный, настигающий топот. Но этот топот вдруг был заглушен невероятным по громкости и уродству жестяным воем. Это кричала Оксана незнакомым, сплошным, длительным криком, как будто не в открытом пространстве, а в тоннеле. Топот за спиной не только обмяк, но и прекратился.

Отец быстро приблизился к дочери, и та замолчала. Они забежали за угол дома, обнимая друг друга. Мимо проехал автомобиль с музыкой. Шли прохожие, трезвые и основательные. Фыркала большая собака, которую наконец-то вывели погулять. Михаил Петрович опять надел шапку. На свету он разглядел, что Оксана хлюпает носом.

— Чего ты плачешь, доча?.. А как ты закричала-то хорошо! Молодец!

— Я думала, они тебя убьют, — заплакала дочь смешливым шепотом.

— Пойдем, Оксана, пойдем скорее, — говорил отец, чувствуя, как внизу дрожит и звенит его рука. — Я ему крепко дал.

— Ты другого ударил. Это не он обзывался, — всхлипывала дочь.

— Ничего, ничего, доча.

— Фу, — сказала дочь и засмеялась жизнерадостно.

— Теперь хохочет. Чего ты? — спросил Михаил Петрович.

— Ты пукнул, папа.

— Это не я, это собака, наверное. Хе-хе-хе.

Михаил Петрович овладел собою совсем, когда услышал издалека, сквозь толщи атмосферы и стен, знакомые, дурашливые вопли про свинью с усами.

5. Светлый мальчик