Антология альтернативной литературы 1. Альманах

…И наступила тишина. Филимонов даже не сразу понял, что стало тихо и спокойно, как двадцать второго июня в три часа на Буге. Жена лежала, странно повернув голову и глядя на Филимонова пустым, стеклянным глазом. Не орала, не дралась, не дышала и не жила…

Озябший вдруг Филимонов убедился в этом, поднеся ворсистое ухо к расплывшемуся бюсту Любаши, а затем прощупав пульс во всех мыслимых местах, даже там, где его заведомо быть не могло. «Финит а ля. Свобода».

Именно эти два слова всплыли во внезапно пробудившемся мозгу Филимонова.

«Страшно ли мне? Нет. Раскаиваюсь ли я? Да в чём же? Честен ли я с самим собой в столь драматический, судьбоносный, решающе-поворотный момент моей жизни? Да! Но самое главное – теперь я смогу, наконец, поразмышлять о том, почему вероятность произведения двух событий равна произведению вероятности одного из них на условную вероятность другого, вычисленную при условии, что первое событие уже наступило… А ещё теперь я могу выпить водки».

С этой дерзкой мыслью Филимонов подошёл к серванту, на который ему было запрещено даже смотреть, а не то что открывать. Там ныне почившая Любаша хранила свой винный погребок, распахивавшийся только при появлении подруг или заманённого в отсутствии Филимонова робкого трезвенника Лёвушки.

Обнаружив на полке поллитровку «Флагмана», чекушку коньячка «Московского» и 0,7 «Арбатского» красного – Филимонов, не присаживаясь, мерно и мощно выпил всё из горла. И ощутил, наконец-то, лёгкую эйфорию.

Медленным, церемониальным, почти полонезным шагом он двинулся на балкон, где уже месяц пересыхал в уголке перил припрятанный бычок LD. Курить в квартире Филимонову было запрещено давно и везде. Было. А теперь нет. Проходя мимо кровати с непривычно безвредной супругой, Филимонов плюнул на атласное одеяло. Постоял. Вспомнил, что очень хотел ебаться. Приспустив семейники, Филимонов взялся за член, как красноармеец при штыковой атаке. Но из сжатых кулаков Филимонова выглядывала не грозная трёхлинейка с примкнутым штыком, а болталось что-то, напоминающее дохлую кобру, придушенную озорным мангустом.

Не желая смириться с очевидным, Филимонов на коленях подполз к не протестующей, как обычно, Любаше и игриво поводил вислым по ещё тёплым приоткрытым губам. Тщетно, не возбудило. С кряхтеньем он перевернул супругу на бок и попытался пристроиться сзади. Впустую, азарта не было, желания тоже. – Вот так-то, блядь! А теперь я не хочу! – заносчиво и высокомерно воскликнул Филимонов, сползая с атласа на холодный линолеум.

…Ах, как терпко и пряно пахнет ароматный табак, куримый на свежем воздухе, высоко над бренной землёй! Скользя затуманенным взором по бледному, лишайчатому от кратеров диску полной луны, Филимонов мыслил длинно и неторопливо:

– Квартиру продам… билет куплю… Килиманджаро… водопад Виктории… саванна, и ни одной суки с накладными… да… Ай! Бляяяяядь…

Тонущий в вязкой, как гречишный мёд, свободе Филимонов немного забылся и, санитарно стряхивая пепел за перила балкона, выронил в бездну драгоценный окурок. «Это ж последний!» – быстрее молнии, приручённой психом-гением Николой Теслой, мелькнула в голове Филимонова – и он ринулся вдогонку. И тут ему чертовски повезло! Наконец-то судьба улыбнулась ему – на траверзе окон пятого этажа он настиг чинарик, схватил его, рассыпая снопы искр, победно хохотнул и сладко, глубоко затян…

Алия Аль. Санкт-Петербург :: Дичь подается холодной

Не каждое утро бывает столь приятным. И вроде всё как обычно, но солнечный свет, пробивающийся сквозь портьеры, не раздражает. Кофе не оставляет привкуса и страницы утренней газеты с легким запахом типографской краски шуршат как-то особенно мягко. И даже трель телефонного звонка не взорвала тишину, а мелодично вплелась в эту симфонию покоя.

– Алло.

– Привет, надо встретиться.

– Кому и зачем это надо, Кирилл?

– Не начинай. На старом месте через час. Я тебе скажу лишь – лето 98.

…И вот мой солнечный морозный мир – стоп кадрами. Замедленно. Всё, его больше нет. Нет слёз. Только страх, который я столько лет глушила в себе. И за эти годы чудовище отожралось, проросло сквозь всю меня. И сейчас жгутом связывает и мысли, и тело. Тихонечко заскулю, как побитая собака. Сползу на пол. Когда человеку действительно плохо – он стремится к земле. Встану. Машинально соберусь. Час – это очень мало…

* * *