Антология альтернативной литературы 1. Альманах

Месяц назад в подсобку заглянул прораб Петрович. Ни слова не говоря, Петрович выставил на стол пузырь прозрачной, положил солёный огурец и потупил глаза.

– Что, кризис? – спросил Филимонов обречённо, плеща в майонезные баночки по двести пятьдесят привычных.

– Он, проклятый. Сворачиваем стройку. Филимонов, ты бетонщик от Бога, но прости, брат – в бессрочный…

Так Филимонов стал безработным. И до того не светозарная семейная жизнь его превратилась в ад кромешный и темень безысходную. И не ходить бы в это логово теперь – да как не пойдёшь, только себе же хуже сделаешь.

Филимонов задрал голову и отыскал свои окна и лоджию на шестнадцатом этаже. Свет горел.

«Пиздец», – тускло и уныло подумал Филимонов.

…Вечера после бесплодных скитаний в поисках заработка проходили одинаковые, как бритые новобранцы в бане, страшно, неразличимо, с пугающей неизвестностью – то ли фанеру пробьют, то ли кашу отберут…

Жена Любаша давно исчерпала весь словарный запас, и так невеликий, изматерила вволю и Филимонова, и родню его, и лары, и пенаты. Третий день она молчала, только азартно и упоенно красила толстые корявые ногти на ногах в ядовитый красный цвет, лак вонял, на левом мизинце вступал в реакцию с грибком и дымился…

Пищи в этом доме Филимонов уже не получал, телевизор был ему запрещён, книг и газет сроду не водилось.

А ещё Филимонов страдал от воздержания. Он страшно, истерично хотел ебаться. Очень хотел. Организм, расстроенный невзгодами и стрессами, требовал продолжить свой, пусть и крайне неудачный, род. Но и тут Любаша была непреклонна, раз не добытчик – соси хуй.

Сама она нашла выход в лице, а точнее – в конце соседа Лёвушки. Это было существо тихое, доброе, доктор биологии и безотказный до неприличия. Любаша просто приходила к нему, как на процедуры, и Лёвушка, отложив научные труды, старался. Любашу он не любил, просто очень боялся. Филимонов думал как-то набить лицо интеллигенту, уже и в дверь соседа позвонил, но услышав: – Да-да, простите, не извольте, только тапочек… ах, да куда ж он… – плюнул и вернулся к себе.

…Посидев в темной кухне, не решаясь даже порыскать по углам в поисках корки, Филимонов на цыпочках направился в «залу-гостинную-столовую-спальню». Любаша лежала под атласным одеялом, отрешённо глядя в трещинистый потолок. Стараясь не шуршать ветхим барахлишком, Филимонов разделся и скользнул в постель. Полежал. Лежать на спине было неудобно, эрегированный до мраморности елдак упирался в вату одеяла и поскрипывал.

«Как я живу, как я живу! – подумалось вдруг Филимонову, – ведь это просто вегетативная инфузорийность какая-то, плесенная вирусность, ни тебе за футбол попиздеть, ни пожрать, ни поебаться, ничего разумного, вечного, доброго нет в жизни моей…»

Задумавшись и забывшись, Филимонов повернулся на бок и положил привычным жестом руку на крутой, как Жигулёвские Горы, бок жены.

Ответ не замедлил. Гулкая затрещина ошеломила Филимонова, но слуха не лишила:

– Аааа, блядь, как трахаться – так сюда, а как семью кормить, так…

Обвинения, страшные и несправедливые, сыпались на обмершего Филимонова, не трогая душу, но, терзая разум – Филимонов сознавал, что с каждым этим неадекватным упрёком он низвергается, пресмыкается, размазывается и уничтожается, как человек и специалист бетонных работ. Рефлекторно, ограждая своё человеческое достоинство впредь, Филимонов рукой, привыкшей к перфоратору и комсомольской совковой, цапнул Любашу за вибрирующее от визгливых воплей горло и тряхнул.