Поцелуйте от меня всех моих товарищей и знакомых, здешних и заграничных, кто только не забыл меня. Многие имели против меня (хотя в большинстве в силу недоразумения) кое-что; пусть хоть теперь позабудут старые счеты. Я же ни к кому не уношу в могилу вражды. […]
Крепко, крепко, от всей души обнимаю вас и жму до боли ваши руки в последний раз…
Ваш Валериан.
16. Казнь А.К. Соловьева[179]
От Исполнительного Комитета («Листок Земли и Воли», № 5. 8 июня 1879 г.)
[…] В 9 часов утра черная телега, сопровождаемая палачом в красной рубашке и несколькими отрядами войск, окруженная верховыми жандармами, выехала из ворот Петропавловской крепости. Посредине ее возвышалась поперечная черная скамья с четырьмя столбами, снабженными железными крючьями, к одному из которых был привязан Соловьев. Толстые веревки до такой степени стягивали его руки, что они отекли и посинели.
Телега двинулась по направлению к Смоленскому полю посреди густых масс народа, стоявших по обеим сторонам улицы и кругом Смоленского поля. Почти все лица были мрачны и сосредоточены. Толпа молчала. Несколько отрядов солдат под начальством генерал-майора Брока[180]
уже с утра заняли позиции на Васильевском о-ве и по Неве на случай беспорядков. Шпионы кишели в толпе… Выражение лица Александра Константиновича было совершенно спокойно, хотя, как и всегда при жизни, несколько грустно.Еще накануне вечером на Смоленском поле был воздвигнут черный эшафот. Соловьев в сопровождении палача поднялся на него. Обер-прокурор прочел приговор. Священник с крестом приблизился к Александру Константиновичу. «Не надо, не надо», – тихо сказал последний и сделал отрицательное движение головой. На поклон удалявшегося священника он ответил низким поклоном. Затем он взошел на скамью под виселицей, палач надел на него белую одежду, и через несколько минут убийство совершилось…
В 10 час. 22 минуты тело Соловьева было снято, положено в гроб, заколочено и увезено на остров Голодай.
Невольно останавливаешься в удивлении перед этой чудной личностью. После самых ужасных мучений двухмесячного заключения в ожидании казни, не слыша ни от кого слова сочувствия или утешения, видя только зверские лица своих судей и сторожей, навсегда покончив расчет с жизнью и со всем, что было когда-то дорого, Соловьев до последней минуты выдержал невыносимую пытку доживания своих последних дней и взошел на эшафот таким же смелым и верным своему делу, каким и жил. Скажем о нем словами Некрасова:
17. П. А. Валуев[181]
Из дневника (запись 3 июня 1879 г.)
Видел их императорских величеств. Вокруг них все по-прежнему, но они не прежние. Оба оставили во мне тяжелое впечатление. Государь имеет вид усталый и сам говорил о нервном раздражении, которое он усиливается скрывать. Коронованная полуразвалина. В эпоху, где нужна в нем сила, очевидно, на нее нельзя рассчитывать. Вокруг дворца, на каждом шагу, полицейские предосторожности; конвойные казаки идут рядом с приготовленным для государя, традиционным в такие дни, шарабаном, чувствуется, что почва зыблется, зданию угрожает падение, но обыватели как будто не замечают этого. Хозяева смутно чуют недоброе, но скрывают внутреннюю тревогу.
18. Постановление «Земли и воли» о борьбе с правительством
Обязательные постановления съезда «Земли и воли» 19 июня в Воронеже
Так как Русская народно-революционная партия с самого возникновения и во все время своего развития встречала ожесточенного врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессалии правительства дошли до своего апогея, съезд находит необходимо дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации.
Все. [Т. е. единогласно. –
19. Л. А. Тихомиров*
Из воспоминаний о Липецком
[182] и Воронежском[183] съездах землевольцевВ 1879 г. осенью, согласно уставу «Земли и Воли», должен был собраться общий съезд землевольцев, для окончательного обсуждения дел и постановки практических задач организации. […] Для этого собрания выбран был Воронеж, как место, куда дешевле всего было съехаться большинству членов. Новаторы очень желали воспользоваться съездом для окончательного упрочения реформы. Самые же рьяные охранители старой программы, напротив, надеялись, что на съезде им удастся искоренить из «Земли и Воли» даже те ростки новшества, которые успели туда проникнуть.