Антология новой грузинской поэзии

Пусть приходит зима, я уже замерзаю
и здесь, в центральном универмаге,
                  зайдя погреться, стою как статуя
на эскалаторе, застрявшем меж этажами,
или брожу потерянный между полками и рядами вешалок,
где сверкает все —
                  шубы-люстры-унитазы
недоверчиво разглядывают и просвечивают граждан своими бликами,
стараясь из тысяч покупателей
                  выбрать себе единственного — хозяина;
и меня, бредущего между ними в черных моих одеждах,
единственных из кучи тряпья одеждах,
уже недоверчиво просвечивает ледяной зрачок
грозного охранника —
пусть приходит зима.
                  Манекены,
я брат ваш, я ваш двойник,
я куда неестественней вас
                  здесь, в центральном универмаге,
где люди дробятся в глазах вещей,
становясь лишь — глазами для люстр, лишь — плечами для шуб,
                  лишь — задами для унитазов…
но куда неестественнее меня
                  это тепло универмага,
да, задаром его не вынести отсюда,
                  выйдешь — исчезнет.
И в черных моих одеждах,
единственных из кучи тряпья одеждах,
в черных брюках и черном свитере,
в ношенном дедом моим и моим братом
                  укороченном черном пальто
(была еще кепка, но потерялась),
                  манекены,
я брат ваш, я ваш двойник,
                  прекрасно-ужасные манекены,
рожденный слепым, гораздо слепее вас,
                  здесь, в центральном универмаге,
где вещи с потрясающим терпением ищут себе единственного —
хозяина,
где люди невольно влипают в черное одиночество
и где зима всего лишь сезон —
пусть приходит зима.

ИЗ ЦИКЛА «ПРЕДПОСЛЕДНИЕ СТИХИ» Перевод А. Цветкова

* * *

В конечном счете и я научусь жить неплохо
и ничем, кроме того, что ты видишь во мне, уже не буду,
вряд ли и тем, что ты видишь во мне.

И еще научусь писать о других и говорить о себе,
говорить о себе как о других.
Это будет моя месть поэзии.

Разве плохо она повелевала мной?
Не требовала ничего, кроме измены,
а запрещала только писать.

Изъян был во мне. Даже в стихах не удавалось
заслонить глупостью трусость.

Вот и сейчас нет смелости на последние строки,
остается лишь научиться жить неплохо,
довольствоваться предпоследними стихами.

И каждый раз, когда призовут к разумной жизни
или, напротив, попросят новых стихов, я сниму лицо
и всем покажу свою истинную маску.

* * *

Вот засыпаю снова, но все напрасно,
каждый раз просыпаюсь совсем другой,
каждый раз разный. Кем уже не проснусь.
Кроме того, кем был, и есть надежда,
что буду впредь.
                    Не знаю, как долго сплю
и сколько раз просыпался. Каждого сна,
как бы ни был короток, хватает на сновидения.
Каждого сна — на одно сновидение. И в нем