Антология современной польской драматургии

БРАТ ХОНОРИЙ. Кто-то порезал его лезвием…

БРАТ КАМИЛЬ. Опять?

БРАТ ХОНОРИЙ. Что значит опять?

Затемнение.

АКТ III

Сцена 20

Трапезная. За столом сидят четверо монахов. В центре на стуле — побритый наголо НАЦИСТ, 17 лет, состояние здоровья хорошее, психическое состояние в норме. Братья просматривают его бумаги, задают краткие вопросы.

БРАТ КАМИЛЬ. Ты сбежал из Пщинской колонии, да?

НАЦИСТ утвердительно кивает.

БРАТ КАМИЛЬ. Это тогда случилось?

НАЦИСТ. Тогда еще нет.

БРАТ КАМИЛЬ. А когда?

НАЦИСТ. Позже… гораздо позже…

БРАТ ХОНОРИЙ. Но зачем?

НАЦИСТ. Не знаю… я чувствовал, что должен ее убить. Я не видел другого выхода.

БРАТ КАМИЛЬ. Ты хорошо ее знал?

НАЦИСТ. Магду?

Братья молчат, сверля взглядами парня. Тот ежится под их взглядами.

НАЦИСТ. Я жил с ней в одной комнате, а ее мать жила в другой. Она не сказала мне, что ей только четырнадцать, выглядела старше. Ее мать работала в библиотеке и никогда не лезла в наши дела.

БРАТ ПАВЕЛ. Вы жили вместе под одной крышей? Как одна семья?

НАЦИСТ. Ну нет. Мать у Магды была иногда очень, ну, такая, добрая. Лучше всего было в праздники. Супер, как в семье.

БРАТ ФЕЛИКС. Вы ходили в костел? Молились?

Вопрос очень удивляет НАЦИСТА.

НАЦИСТ. Да вы что? Мы?

Братья молча смотрят на него. Он продолжает.

НАЦИСТ. Ну, мать ее, наверное, ходила в костел, потому что пропадала иногда, наверное, в костеле была.

БРАТ КАМИЛЬ. И что дальше?

НАЦИСТ. После Нового года Магда меня взбесила. Ну, короче, оказалось, что у нее вши.

БРАТ ФЕЛИКС. Что, что?

НАЦИСТ. Вши, ну, такая хрень в волосах.

БРАТ ПАВЕЛ. Где она их подцепила? (Молчание.) От тебя?

НАЦИСТ. Может быть, но я побрился наголо, а она не захотела. Мыла волосы керосином, денатуратом, так, блин, воняло. Я на стену лез.

Братья просматривают документацию, шокирующие снимки, пробуют смотреть на них отстраненно. Однако БРАТ ПАВЕЛ не выдерживает. Один из снимков он разглядывает более внимательно.

НАЦИСТ. Она стала огрызаться.

БРАТ ПАВЕЛ. У нее были татуировки?

НАЦИСТ. На плече я ей когда-то выжег сигаретой знак, что она меня любит.

БРАТ ПАВЕЛ. А эти шрамы?

БРАТ ФЕЛИКС. Что?

БРАТ ПАВЕЛ. Ее чем-то порезали.

БРАТ ФЕЛИКС морщится.

НАЦИСТ. Мы друг дружку резали… ну, как бы по любви…

БРАТ КАМИЛЬ. Сильная была любовь.

БРАТ ХОНОРИЙ. Тогда почему ты ее убил?

НАЦИСТ. Я же говорю, она стала меня бесить. Я прямо отвращение чувствовал… надо было что-то делать.

БРАТ ХОНОРИЙ. Поэтому ты решил ее убить.

НАЦИСТ. Я не один, с друзьями. Мы ее били, а потом, когда она уже лежала опухшая и ничего не говорила, я ее спросил, какую смерть она выбирает: повесить ее, отравить, на кусочки порезать, сжечь или утопить?

БРАТ ПАВЕЛ. Вы хотели ее сжечь живьем?

БРАТ ФЕЛИКС встает, поворачивается ко всем спиной и хочет выйти. Остальные молчат. Сидят минуту неподвижно, как бы ожидая чего-то.

БРАТ ФЕЛИКС(шепотом). Достаточно!

НАЦИСТ. Не рассказывать?

БРАТ КАМИЛЬ. Нет. Рассказывай!

НАЦИСТ. Я ей советовал, чтоб выбрала петлю, а она уперлась, чтоб отравили. Повесить — раз плюнуть, легко, быстро и не больно.

БРАТ ПАВЕЛ. Вы решили ее отравить?

НАЦИСТ. Она сама так захотела. Мы ей вылили все лекарства в глотку, но ее через минуту вырвало. Я разозлился, потому что она все загадила! Сказал ей умыться, но она не могла…

БРАТ ПАВЕЛ. Вы же ее перед этим избили до потери сознания?

НАЦИСТ. Ну да.

БРАТ ПАВЕЛ. Так откуда же ей взять силы?

НАЦИСТ смотрит на ПАВЛА, как бы не понимая вопроса.

НАЦИСТ. Не было у нее сил. Я помог ей одеться. Потом мы отвели ее на кладбище.

БРАТ ХОНОРИЙ. Хотели ее там убить?

НАЦИСТ. По дороге кто-то сказал, что она, может быть, исправится, но ей нельзя было верить на слово. А если не исправится?

Братья смотрят на НАЦИСТА, они уже не в состоянии задавать вопросы.