Антоний и Клеопатра

«На сколько же процентов он готов был согласиться? – подумал Меценат. – Разумеется, не на восемьдесят. Он должен был знать, что столько он никогда не получит. Но конечно, он забыл прибавить еще один урожай к трофеям. Это зависит от того, сколько он уже потратил мысленно. Если он рассчитывал на пятьдесят процентов, по старым цифрам это тридцать шесть тысяч. По новым, учитывая потерю десяти процентов, он получает даже немного больше».

– Помните: все, что получишь ты, Антоний, и ты, Лепид, будет за счет Рима. Никто из вас не потратит своей доли на Рим. Зато все мои пятьдесят процентов пойдут прямо в казну. Я знаю, что командующему полагается десять процентов, но я ничего не возьму. На что я потратил бы их, если бы взял? Для моих нужд достаточно того состояния, которое оставил мне божественный отец. Я купил единственный дом в Риме, который мне подходил. Он уже обставлен. А больше мне для себя ничего не нужно. Моя доля целиком идет Риму.

– Семьдесят процентов, – сказал Антоний. – Я – старший партнер.

– В чем? Конечно, не в войне с Секстом Помпеем, – возразил Октавиан. – Сорок, Антоний. Соглашайся или не получишь ничего.

Спор продолжался месяц, в конце которого Антоний уже должен был бы приближаться к Сирии. В том, что он остался, были повинны только деньги Секста. Антоний намеревался в результате переговоров получить достаточно, чтобы самым лучшим образом снарядить двадцать легионов, двадцать тысяч кавалерии и несколько сотен единиц артиллерии. И еще обоз, способный вместить провизию и фураж для огромной армии. Октавиан намекает, что он заграбастает все себе! Да ничего он себе не оставит! И Октавиан хорошо это знает. Рим получит лучшую армию, какую он когда-либо выводил на поле сражения. А добыча в конце кампании! Да все богатства Секста Помпея померкнут перед его трофеями!

Наконец проценты были согласованы: пятьдесят – Октавиану и Риму, сорок – Антонию и Востоку и десять – Лепиду в Африке.

– Есть и другие проблемы, – сказал Октавиан, – которые надо решить сейчас, а не потом.

– О Юпитер! – рявкнул Антоний. – Какие?

– Договор в Путеолах или Мизена, назови как хочешь, дал Сексту полномочия проконсула на островах и на Пелопоннесе. Через год он будет консулом. Все это надо немедленно аннулировать. Сенат должен возобновить действие своего декрета, объявившего его врагом родины, лишить Секста очага и воды в радиусе тысячи миль от Рима, отобрать у него провинции и не упоминать его имя в анналах – он никогда не будет консулом.

– Как все это можно сделать немедленно? Сенат собирается в Риме, – возразил Антоний.

– Почему? Когда на повестке дня стоит вопрос о войне, сенат обязан собраться даже за померием. Здесь присутствуют более семисот твоих сенаторов, Антоний, которые лижут твою задницу так усердно, что их носы совсем побурели, – едко заметил Октавиан. – Здесь у нас присутствует великий понтифик, ты – авгур, а я жрец и авгур. Препятствий нет, Антоний. Никаких.

– Сенат должен собраться в освященном здании.

– Без сомнения, в Таренте есть такое здание.

– Ты забыл одну вещь, Октавиан, – сказал Лепид.

– Прошу, просвети меня.

– Имя Секста Помпея уже есть в анналах. Имя заносится, когда мы намечаем консулов за несколько лет вперед, а потом просто делаем вид, что их выбрали. Вычеркнуть его имя будет святотатством.

Октавиан захихикал:

– Зачем вычеркивать, Лепид? Я не вижу необходимости. Разве ты забыл, что есть другой Секст Помпей из той же семьи, ходит по Риму с важным видом? Нет причины, почему он не может стать консулом через год. В прошлом году он был одним из шестидесяти преторов.

На всех лицах появились широкие улыбки.

– Блестяще, Октавиан! – воскликнул Лепид. – Я знаю его. Он внук брата Помпея Страбона. Это очень ему польстит.

– Пусть, главное, чтобы он не лопнул от гордости, Лепид. – Октавиан потянулся, зевнул, похожий на довольного кота. – Вы не считаете, что мы можем заключить договор и сообщить Риму радостную весть, что триумвират продлен еще на пять лет и что дни пирата Секста Помпея сочтены? Антоний, поехать должен ты, начинать кампанию в этом году уже слишком поздно.

– Ох, Антоний, это же замечательно! – воскликнула Октавия, когда Антоний сообщил ей о поездке в Рим. – Я смогу увидеть маму и маленькую Юлию. Ливия Друзилла равнодушна к ней. Она даже не пытается убедить маленького… Цезаря Октавиана, я хотела сказать, видеться со своей дочерью. Я боюсь за малышку.

– Ты снова беременна, – добродушно сказал Антоний.

– Ты догадался! Поразительно! Это еще только предположение. Я собиралась сказать тебе, когда буду уверена. Надеюсь, это будет сын.

– Сын, дочь – какое это имеет значение? У меня и тех и других достаточно.

– Действительно, достаточно, – согласилась Октавия. – Больше, чем у любого другого известного человека, особенно если учесть близнецов Клеопатры.

Блеснула улыбка.

– Ты недовольна, моя дорогая?