Антоний и Клеопатра

– Я – предатель? – с недоумением спросил он Клеопатру. – С каких это пор посмертные распоряжения человека дают право ставить на нем клеймо предателя? Cacat! Это уже слишком! Меня лишили законного триумвирата и всех моих полномочий! Как смеет сенат вставать на сторону этого презренного сосунка? Он совершил святотатство. Никто не может вскрыть завещание человека, пока он жив, а он вскрыл! И они простили его!

Потом везде появилась клятва верности. Поллион прислал ее копию в Афины вместе с письмом, в котором сообщал о своем отказе принести эту клятву.

Антоний, он так хитер! Отказавшихся поклясться он не наказывает. Он хочет, чтобы будущие поколения восхищались его милосердием, как восхищались милосердием его божественного отца! Он даже послал записки магистратам Бононии и Мутины – твоих городов, где полно твоих клиентов! – с сообщением, что никого не будут принуждать клясться. Я думаю, клятву распространят и в провинциях Октавиана, которым не так повезет. Каждый провинциал должен будет поклясться, хочет он этого или нет, – никакого выбора, как для Бононии и Мутины или для меня.

Я могу сказать тебе, Антоний, что люди клянутся толпами и совершенно добровольно. Жители Бононии и Мутины тоже клянутся, и не потому, что их запугали, а потому, что они сыты по горло неопределенностью последних лет и готовы дать клятву шуту, если считают, что это приведет к стабильности. Октавиан исключил тебя из предстоящей кампании – ты просто одурманенная, пьяная жертва обмана царицы зверей. Что меня больше всего восхищает, Октавиан не ограничился только царицей Египта. Он называет и царя Птолемея Пятнадцатого Цезаря таким же агрессором.

Клеопатра, бледная как смерть, дрожащими руками положила письмо Поллиона на стол.

– Антоний, как может Октавиан поступать так с сыном Цезаря? Его кровным сыном, его настоящим наследником и к тому же ребенком!

– Ты и сама это понимаешь, – сказал Агенобарб, тоже прочитав письмо. – Цезариону в июне исполнилось шестнадцать. Он – мужчина.

– Но он – сын Цезаря! Его единственный сын!

– И копия своего отца, – добавил Агенобарб. – Октавиан очень хорошо понимает, что, если Рим и Италия увидят парня, за ним пойдут все. Сенат постарается сделать его римским гражданином, а также лишить Октавиана состояния его так называемого отца и всех его клиентов, что намного важнее. – Агенобарб свирепо посмотрел на нее. – Было бы намного разумнее, Клеопатра, если бы ты осталась в Египте и отправила вместо себя Цезариона. И на советах было бы меньше ненависти.

Конечно, она была не в том состоянии, чтобы спорить с Агенобарбом, но все-таки возразила:

– Если то, что ты говоришь, правда, я была права, оставив Цезариона в Египте. Я должна победить ради него, и только потом я покажу его всем.

– Ты делаешь ошибку, женщина! Пока Цезарион остается по ту сторону Нашего моря, он невидим. Октавиан выпускает листовки, где написано, что Цезарион совершенно не похож на Цезаря, и никто не может ему возразить. Если Октавиан дойдет до Египта, твой сын от Цезаря умрет и Рим так и не увидит его.

– Октавиан никогда не дойдет до Египта! – крикнула Клеопатра.

– Конечно не дойдет, – вступил в разговор Канидий. – Мы побьем его сейчас, в Греции. Я узнал из достоверного источника, что у Октавиана шестнадцать полных легионов и семнадцать тысяч германской и галльской конницы. Это все сухопутные силы, которыми он располагает. Его флот состоит из двухсот больших «пятерок», которые хорошо показали себя в Навлохе, и двухсот жалких маленьких либурн. Мы превосходим его во всех отношениях.

– Хорошо сказано, Канидий. Мы не проиграем. – Потом она вздрогнула. – Некоторые вопросы может решить только война, но ведь в исходе никогда нельзя быть уверенным? Взять, например, Цезаря. Он всегда был в меньшинстве. А говорят, Агриппа почти не уступает Цезарю.