Антоний и Клеопатра

– Мне нравится эта страна, – сказал Галл, пробуя странную смесь вкусов.

– Приятно это слышать, Галл, потому что я оставлю тебя здесь править от моего имени.

– Цезарь! Ты можешь это сделать? – спросил благодарный поэт. – Это будет провинция под контролем сената и народа Рима?

– Нет, этого нельзя допустить. Я не хочу, чтобы какой-нибудь казнокрад проконсул или пропретор был послан сюда с благословения сената, – сказал Октавиан, жуя то, что он счел египетским эквивалентом сельдерея. – Египет будет принадлежать лично мне, как Агриппа в действительности сейчас владеет Сицилией. Небольшая награда за мою победу над Востоком.

– Сенат позволит тебе?

– Будет лучше, если позволит.

Четверо смотрели на него и видели в каком-то ином свете. Это был уже не тот человек, который несколько лет тщетно боролся против Секста Помпея и поставил все на желание своей страны дать клятву служить ему. Это был Цезарь, божественный сын, уверенный, что настанет день – и он сам будет богом и неоспоримым хозяином мира. Твердым, холоднокровным, отстраненным, дальновидным, неутомимым защитником Рима, не опьяненным властью.

– Так что мы будем делать сейчас? – поинтересовался Эпафродит.

– Ты расположишься в большом коридоре у покоев царицы и будешь записывать всех, кто входит к ней. Никто не должен приводить к ней детей. Пусть она потомится несколько недель.

– Разве тебе не нужно было срочно уехать в Рим? – спросил Галл, мечтающий, чтобы его скорее предоставили самому себе в этой замечательной стране.

– Я не двинусь, пока не достигну цели. – Октавиан поднялся. – На улице еще светло. Я хочу увидеть гробницу.

– Очень красиво, – отметил Прокулей, когда они проходили по помещениям, ведущим к комнате с саркофагом Клеопатры. – Но во дворце намного больше красивых вещей. Ты думаешь, она сделала это намеренно, чтобы мы позволили ей сохранить свои украшения для жизни после смерти, в которую они верят?

– Может быть.

Октавиан осмотрел комнату с саркофагом и сам саркофаг из алебастра с искусно нарисованным портретом царицы на крышке.

Из двери в дальнем конце комнаты донесся зловонный запах. Октавиан прошел в комнату с саркофагом для Антония и в ужасе остановился как вкопанный. Что-то напоминающее Антония лежало на длинном столе, его тело было погружено в раствор натриевой соли, лицо еще оставалось на поверхности, потому что мозг надо было вынуть по кусочкам через ноздри, а потом полость черепа заполнить миром, кассией и крошками фимиама.

Октавиана чуть не вырвало. Жрецы-бальзамировщики вскинули головы и вернулись к прерванной работе.

– Антоний, мумифицированный! – поразился он. – Совсем не по-римски, но именно такой смертью он хотел умереть. Я думаю, на эту процедуру уйдет месяца три. Только потом они удалят раствор и завернут его в бинты.

– Клеопатра захочет того же?

– О да.

– И ты разрешишь продолжать этот отвратительный процесс?

– А почему бы и нет? – равнодушно ответил Октавиан и повернулся, чтобы уйти.

– Вот для чего отверстие в стене. Чтобы жрецы могли приходить и уходить. Когда работа будет закончена – с ними обоими, – двери запрут и отверстие заделают, – сказал Галл, показывая дорогу Октавиану.

– Да. Я хочу, чтобы из них сделали мумии. Тогда они будут принадлежать Древнему Египту и не станут лемурами, вредящими Риму.

Проходили дни, а Клеопатра отказывалась идти на уступки. Корнелий Галл вдруг понял, почему Октавиан не хочет видеть царицу: он ее боялся. Его безжалостная пропагандистская кампания против царицы зверей подействовала даже на него. Он опасался, что, если встретится с ней лицом к лицу, сила ее колдовства возьмет над ним верх.

На каком-то этапе она начала голодать, но Октавиан прекратил это, пригрозив убить ее детей. Старая хитрость, но она всегда срабатывала. Клеопатра снова стала есть. Безжалостная война нервов и воли продолжалась. Ни одна сторона не хотела сдаваться.

Однако непреклонность Октавиана действовала на Клеопатру сильнее, чем она сознавала. Если бы она смогла отвлечься от этой невыносимой ситуации, она поняла бы, что Октавиан не имел права убивать ее детей, поскольку они были несовершеннолетними. Вероятно, ее ослепляла уверенность, что Цезариону удалось бежать. Но какова бы ни была причина, она продолжала считать, что ее дети в опасности.

Только в конце секстилия, когда сентябрь уже грозил экваториальными штормами, Октавиан навестил Клеопатру в ее покоях.

Она с равнодушным видом лежала на ложе. Царапины, синяки и другие следы ее горя по поводу смерти Антония прошли. Когда он появился, она открыла глаза, посмотрела на него и отвернула голову.

– Уйдите, – коротко приказал Октавиан Хармионе и Ираде.

– Да, уйдите, – подтвердила Клеопатра.

Он подвинул кресло к ложу и сел, оглядываясь по сторонам. По всей комнате были расставлены бюсты божественного Юлия и один великолепный бюст Цезариона. Бюст явно был сделан незадолго до его смерти, ибо Цезарион больше походил на мужчину, чем на юношу.

– Как Цезарь, правда? – спросила она, проследив за его взглядом.

– Да, очень похож.