Антоний и Клеопатра

Необходимость перемен давно назрела. Слова mos maiorum означают устоявшийся порядок вещей, но память людская коротка, и новый mos maiorum скоро превратится в священную традицию. Настала пора для другой политической структуры, более подходящей для управления раскинувшейся империей. Могу ли я, Цезарь, божественный сын, позволить, чтобы меня держала в заложниках кучка ничтожеств, вознамерившихся отобрать у меня власть? Божественный Юлий позволил такому случиться и вынужден был перейти Рубикон, чтобы спасти себя. Но хорошие традиции защитили бы его, ибо божественный Юлий не совершил ничего такого, чего эта самодовольная жаба Помпей Магн не проделывал десяток раз. Это был классический пример, когда для Магна действовали одни законы, а для Цезаря – совсем другие. Сердце Цезаря не выдержало пятна на его чести, как оно не выдержало, когда девятый и десятый легионы подняли мятеж. Ни один легион не восстал бы, если бы он строже следил и контролировал все, от своих полоумных политических оппонентов до своих беспомощных родственников. Со мной такого не произойдет! Я изменю mos maiorum и найду такой способ управления Римом, какой будет подходить мне и отвечать моим требованиям. Меня они не вынудят стать изгоем. Я не начну гражданскую войну. То, что я сделаю, будет сделано законно».

Все это он сказал Агриппе за обедом в последний день пребывания в Нарбоне. Но он не говорил ни о своем разводе, ни о Ливии Друзилле, ни о стоящей перед ним проблеме выбора. Ибо он ясно видел, что Агриппу надо держать подальше от своих эмоциональных переживаний. Этот груз непосилен для Агриппы, который не был ни его близнецом, ни его божественным отцом, а только его военным и гражданским исполнителем. Его невидимой правой рукой.

Итак, он поцеловал Агриппу в обе щеки, сел в свою повозку и отправился в долгий путь домой, который обещал стать длиннее, потому что Октавиан решил посетить все легионы в Дальней Галлии. Они все должны увидеть его и познакомиться с наследником Цезаря. Они все должны лично присягнуть ему. Ибо кто знает, где и когда ему понадобится их преданность?

Даже при таком изнурительном графике он вернулся домой задолго до конца года с готовым списком неотложных дел. Но первой в его списке значилась Ливия Друзилла. Только решив эту проблему, он сможет заняться более серьезными вещами. Ибо это было важно. Она взяла над ним власть только благодаря его слабости, которой он не мог понять, как ни пытался. Так что надо разобраться с этим раз и навсегда.

Меценат вернулся в Рим, счастливо женатый на Теренции. Ее двоюродная бабка, очень некрасивая вдова Цицерона, одобрила этого симпатичного жениха из такой хорошей семьи. Ей перевалило за семьдесят, она была на несколько лет старше Цицерона, но продолжала сама управлять своим огромным состоянием – железной рукой, а глубокие познания в области религиозных законов позволяли ей уходить от уплаты налогов. Гражданская война Цезаря против Помпея Великого раскидала и погубила ее семью. В живых остался лишь ее сын, буйный алкоголик, которого она презирала. Поэтому в ее сердце образовалась пустота, которую с удобством занял Меценат. Кто знает, возможно, однажды он станет наследником ее денег. Хотя он признался Октавиану, что убежден: она переживет их всех и найдет способ, как забрать денежки с собой, когда наконец отойдет в мир иной.

Итак, на переговоры с Нероном Октавиан мог послать Мецената. Единственная проблема заключалась в том, что о своей страсти к Ливии Друзилле он до сих пор никому не сказал ни слова. Даже Меценату, который выслушает с серьезным видом и попытается отговорить его от этого странного союза. И уж конечно, зная глупость и несговорчивость Нерона, Меценат не обрадуется такому поручению. В душе Октавиан приравнял свою любовную лихорадку к отправлениям организма: никто не должен ни видеть этого, ни слышать. Боги не справляют нужду, а он – сын бога и однажды сам станет богом. В государственной религии было много такого, что он считал дешевыми эффектами, но на бога Юлия и собственный статус его скептицизм не распространялся. К богам он относился не так, как относятся греки. Для него бог Юлий – это не тот, кто сидит на горе или в храме, который Октавиан строил для него на Форуме. Нет, бог Юлий был бесплотной силой, которая влилась в пантеон и увеличила власть Рима, мощь Рима, военное преимущество Рима. Какую-то часть этой силы получил Агриппа, Октавиан был уверен в этом. Но бо́льшая часть перешла к нему. Он чувствовал, как эта сила течет по его венам, и научился складывать пальцы пирамидкой, чтобы этой силы прибавлялось.

Мог ли такой человек признаться в слабости другому человеку? Нет, не мог. Он мог признаться в своих разочарованиях, переживаниях, приступах депрессии. Но в слабости или в недостатке характера никогда. Поэтому не могло быть и речи, чтобы прибегнуть к услугам Мецената. Придется самому провести переговоры.